Так. Избавляется от него. И Глеба выручать не будет.

– Ну что ж, – согласился Саша, – могу получить расчет. Но это еще не все, Семен Григорьевич.

Тот выжидающе смотрел на него.

– Расчет – это еще не все, Семен Григорьевич, – повторил Саша, – нужно выдать мне справку: работал у вас с такого-то по такое-то, сделать отметку в паспорте об увольнении, да, кстати… – Он вынул из кармана пиджака документы, нашел профсоюзный билет, открыл его. – Точно, у меня профсоюзные взносы не уплачены за последние три месяца. Вот какой я безответственный должник.

– Саша… Но вы понимаете?! Вам придется здесь задержаться.

Саша пожал плечами:

– Я никуда не тороплюсь. Может быть, найду другую работу.

Брови у Семена Григорьевича поползли вверх.

– Я считал вас более благоразумным. Вашего ближайшего друга арестовали. И женщина, которую вы мне рекомендовали, также арестована.

– Ай-ай-ай, – засмеялся Саша, – какое гнездо, оказывается, вы у себя свили, Семен Григорьевич.

Он наслаждался его испуганным видом. Хочет, чтобы Саша мгновенно смылся. Нет, не смоется! Не убежит, не удерет! Уедет, когда захочет. Посадят? Сажайте. Но бежать сломя голову он не собирается. Да, он бессилен, ничего не может сделать для Лены и Глеба, но так просто он их не бросит.

– Позвольте, позвольте… – В голосе Семена Григорьевича зазвучали скандальные нотки. – Эту женщину я и в глаза не видел, а как только услышал ее фамилию, сразу отказался взять на работу.

– Ставите себе это в заслугу? Ладно, не будем морализировать на эту тему. Все ясно: хотите, чтобы я уехал. Получили указание от Марии Константиновны?

– Да, Мария Константиновна также считает, что самое правильное для вас было бы уехать.

– А вам она не советовала уехать?

– Нам еще две группы надо заканчивать.

– Наверно… «Две группы». Не будете вы их заканчивать, Семен Григорьевич. Смоетесь от греха подальше. Вернете деньги за недоданные часы, чтобы не было претензий, чтобы не разыскивали вас. И все свои документы оформите как положено. Вот и я того же требую. И у меня документы должны быть в порядке. Передайте это Марии Константиновне.

Мария Константиновна, неприязненно взглянув на Сашу, поставила штампик в его паспорте, сама наклеила марки в профсоюзном билете и выдала справку о работе в Башкирском республиканском Гастрольбюро. Справка была на официальном бланке, но подписана: «Руководитель курсов С.Г. Зиновьев». И взялась за телефонную трубку, давая понять Саше, что, мол, все, иди, не рассиживайся тут! Жест был пренебрежительный, хамский.

– Спасибо. – Саша забрал бумагу, не спеша засунул в карман паспорт и профсоюзный билет. – Я буду, вероятно, в Москве. Что прикажете передать Ульяне Захаровне?

– Ульяне Захаровне? – Она нагло посмотрела на него. – Разве вы с ней знакомы?

Ну и баба!

– Забыла? – Саша изобразил на лице удивление. – И я тоже малость запамятовал. С кем это я в уютной комнатке пил водку и закусывал грибочками, с кем лежал на кроватке под зеркальцем? Может быть, напомнишь?

Она сидела за столом, не поднимая головы, на ее бурятском лице резко обозначились скулы.

– Молчишь? – Саша кивнул на телефон. – Что же милицию не вызываешь? Караул не кричишь? У меня в кабинете хулиганят!.. Боишься? Про грибочки и про кроватку расскажу? Не бойся, не расскажу. Не хочу руки о тебя марать!

* * *

Глеб не вернулся ни на следующий день, ни через неделю. И за его вещами не приходили. Ублюдки, подонки! Никогда еще не испытывал Саша такой ненависти, такой жажды отмщения. Дожить бы только до часа, когда наступит возмездие.

Он рассчитался с хозяйкой, собрал чемодан Глеба. С Лени-баяниста взял слово, если через пару месяцев Глеб не вернется, Леня отошлет чемодан тетке. Глеб ушел из дома в тенниске и сандалиях на босу ногу. Пропадет на этапе без теплой одежды. А тетка, может быть, сумеет ему переслать.

На почте девочки упаковали баян Глеба в фанерный ящик, обшили мешковиной, надписали: «Осторожно, стекло». В посылку Саша вложил письмо, объяснил тетушке, что произошло, посоветовал, куда обратиться, написал, где оставил вещи Глеба.

Позвонил маме. Говорил спокойно, весело, как всегда. О том, что уезжает из Уфы, ни слова. В конце разговора как бы мельком, но достаточно внятно сказал:

– Тут Лена была, с которой мы вместе в школе учились.

– Да-да, знаю.

– Она заболела, надолго… Передай родным, кого знаешь. Ты поняла меня?

– Да-да, понимаю, я передам.

Мама, конечно, имеет в виду Варю. Ей передаст.

6

Нина была довольна переводом Максима в Москву. Будет труднее материально, зато спокойнее. И в Москве сажают, но в Москве Максим не так заметен. А здесь все скученно, огороженный забором военный городок, тесно стоящие двух– и четырехэтажные дома, одни и те же лица, настороженные взгляды. Максим – Герой Советского Союза, но именно то, что Герой, уже командует полком, многих обогнал по службе, вызывало зависть – чувство, чуждое и Нине, и Максиму, они всегда признавали превосходство ума и таланта. Теперь нормой поведения стали двоедушие, ложь, доносительство. Жены командиров днем не знают, вернутся ли мужья со службы, а когда мужья уже дома, не знают, не придут ли за ними ночью. Как и все, Нина боялась говорить об арестах, но как не сказать хоть пару ободряющих слов соседке, у которой ночью забрали мужа, что же, отвернуться, увидев ее на лестнице?

Арестовали командующего воздушными силами Флеровского, командующего Тихоокеанским флотом Викторова и весь его штаб, расстреляли командующего Приморской группой войск Федько, затем сменившего его Левандовского, затем легендарного Покуса, в гражданскую войну руководившего штурмом Спасска… Максим, хмуро улыбаясь, напомнил Нине строчки из знаменитой песни, самой их любимой в юности: «И останутся, как в сказке, как манящие огни, штурмовые ночи Спасска, волочаевские дни…» Тогда они гордились страной, славили ее героев, а сейчас только и думаешь о том, кому следующему всадят пулю в затылок.

Шепотом говорили о маршале Блюхере. Вызвали в Москву, критиковали на Политбюро. Однако Сталин с ним держался миролюбиво, советовался насчет строительства новой стратегической железной дороги, Ворошилов предложил отдохнуть с семьей на сочинской даче. На даче Блюхера и взяли, привезли в Москву, пытали четыре следователя, выбили глаз… «Будешь запираться, второй выбьем…» Привели к Берии, Берия его пристрелил. Жене дали восемь лет лагерей, детей рассовали по приемникам, младший, восьмимесячный, пропал бесследно.

Соответствовало ли это действительности, Нина не знала, но так рассказывали. Спросила Максима, тот ответил:

– Не слушай эти разговоры!

– Ну и что изменится, если я не буду слушать?! – взорвалась Нина. И вышла из комнаты.