— Ашкаллар, Азраель! — крикнул я. — Азраель кабалла дар!
Заклятие сработало, и Азраель принялся сдуваться, словно проколотый булавкой воздушный шарик, выходя из своего боевого воплощения.
Я мог бы убить его тогда, думаю, что мог бы. Но мои силы тоже таяли, и поддерживать аватару воина было все труднее и труднее. Удары ангельского меча никогда не заживают полностью, и эта рана будет еще долгое время беспокоить меня. При условии, что я доживу до конца сегодняшнего дня.
— Прими мое благословение, — прохрипел Азраель, прыгая на одной ноге.
— А ты — мое проклятие, — сказал я.
Он взмахнул крыльями, поднимаясь в воздух. Я выдернул из земли дерево и бросил в него, он отбил снаряд своим мечом, разрубив ствол на две части.
— Ты все равно проиграешь! — крикнул он, набирая высоту. — Так или иначе, но этот день станет для тебя последним.
— Если ты ангел, — пробормотал я, работая крыльями, чтобы сократить расстояние между нами, — это еще не значит, что ты пророк.
* * *
Архив Подземной Канцелярии
Отдел ненаписанных рукописей, которые вполне могли быть написаны
Из дневника Гоши
Запись сто семьдесят первая
Мигель дал браткам настоящий бой.
Люберецкие пацаны с пушками обладали достаточно устрашающей репутацией, но по сравнению с моим знакомым вампиром они были просто мальчиками.
Пока я стоял и пялился на закрытый люк слухового окна, преградивший мне путь к возможному, но не стопроцентному спасению, Мигель дрался, как сотня львов. Разве что львы не стреляют с двух рук, как Джон Траволта или Николас Кейдж в фильмах Джона By. Но ужас он наводил такой, что и львы могли бы молча отойти в сторонку и покурить.
У него была нечеловеческая скорость. Потому что он не был человеком. И разил он без промаха.
В то время как братаны расстреливали свои боеприпасы в «молоко», Мигель воплощал в жизнь принцип, озвученный Томом Берренджером в фильме «Снайпер». Один выстрел — одна смерть. Думаю, что еще на лестнице пресловутые Вован, Колян и Левчик потеряли половину своей бригады.
Когда братки перестали лезть под пули испанского гранда и устроили себе перекур, изо всех сил пытаясь вспомнить, каково это — шевелить извилинами, Мигель поднялся ко мне, бросил взгляд на остановившее меня препятствие и сорвал замок, схватившись за дужку двумя пальцами.
Потом он обхватил меня за талию, словно хотел протанцевать па какого-то странного танца, и буквально забросил меня на крышу, минуя лестницу. И сам оказался рядом со мной уже через секунду.
Крыша современного московского дома в спальном районе разительно отличается от тех крыш, что демонстрируют нам с экрана западные боевики. На ней практически невозможно вести перестрелку, так как простреливается она вся. Были только пеньки выводов вентиляционных труб и низенькие будочки, в которых находились машинные отделения лифтов. За одной такой будочкой мы с Мигелем и спрятались. Соседние дома были слишком далеко, чтобы на них перепрыгнуть, по крайней мере для меня, и я сильно сомневаюсь, что при всем своем желании Мигель физически смог бы взять меня в такой полет.
— Их стало на двенадцать человек меньше, — сообщил мне Мигель, выщелкивая из своих пистолетов отстрелянные обоймы.
— Это меня радует, — сказал я. — А сколько их осталось?
— Примерно столько же.
— А вот это меня не радует, — констатировал я. — Что будем делать?
— Драться, — сказал он. — Пожарной лестницы здесь нет.
— Это хорошо, — сказал я. — А то я дико боюсь высоты.
Он одарил меня долгим задумчивым взглядом.
— А смерти ты не боишься? — спросил он.
— Боюсь, — признался я. — Но в свете последних известий я решил, что высоты я боюсь больше.
— У тебя нет с собой темных очков? — неожиданно спросил он.
— Как-то не прихватил с собой, когда ты вынес мою дверь.
— А я свои выронил, — сказал он. — Это не есть хорошо, между прочим. На солнце я вижу гораздо хуже.
Насчет двери он извиняться не стал, хотя мой намек был более чем просто прозрачным.
Тут подаренная нам передышка истекла, и на плавящийся от жары гудрон крыши посыпали люберецкие отморозки.
Но стрелять сразу они не стали, и это было подозрительно. Мигель осторожно высунул голову из укрытия и выругался. Ругался он по-испански, но смысл сказанного был интернациональным, так что я хорошо его понял.
— Слышишь, ты! — заорали с той стороны. — Как там тебя, Гоша! Ты бы вышел и посмотрел, кто тут у нас!
— Нет! — закричал до боли знакомый женский голос. — Ты будешь дураком, если выйдешь!
Марина! Она-то здесь с какого боку? И тут я вспомнил, как странно закончился наш последний разговор, когда вместо «до свидания, звони» мне было сказано «ой», и возненавидел этого Азраеля всеми фибрами души. Если у моей души были какие-то фибры.
Я высунул голову. Здоровенный бугай выкручивал Марине руку, стоя за ее спиной и используя девушку в качестве прикрытия, в другой его руке был пистолет.
— Выходи, сука! — орал он. — Выходи и подписывай!
Что подписывать? — подумал я, а потом понял. Договор с Азраелем. Все было логично. Если его братки меня здесь просто грохнут, у демонов еще останется призрачный шанс вытащить меня из чистилища до Суда, а если я подпишу договор, никакого Суда не будет.
А после подписания мной договора они меня все равно грохнут. Что они, зря, что ли, сюда из самих Люберец приперлись? Да еще и половину своей бригады положили.
И Марину тоже грохнут, подумал я. Независимо от того, подпишу я этот гребаный договор или нет.
— Это классический гамбит с заложником, — сказал мне Мигель. — И она права, ты будешь дураком, если выйдешь. Она уже в любом случае мертва.
— Значит, не судьба, — сказал я, показываясь из-за стены служившей нам укрытием будочки.
— Соображаешь, — сказал бугай. — Левчик, дай ему бумагу.
Другой бугай, похожий на первого, как его клон, швырнул в мою сторону кусок небесного пергамента и булавку. Вышеозначенные предметы довольно мало весят, что делает их не слишком подходящими для швыряния, поэтому они рухнули на крышу, не пролетев и половины разделяющего нас расстояния. Пока я буду идти к пергаменту и подписывать договор, мне ничто не угрожает. И Марине тоже.
И я пошел.
Я слышал, как за моей спиной страшно ругается Мигель. Почему он так переживает за меня? Возможно, этого я уже никогда не узнаю.
Братаны улыбались. Они считали, что дело уже в шляпе. Похоже, что на тот момент они были правы.
Я подошел к бланку договора и поднял его с гудрона. На него уже налип всякий мусор, зато булавка следовала за ним, как приклеенная.