Под правым крылом блеснуло озеро. Сесть на воду? С выпущенными шасси? Утопия в прямом и переносном смысле слова. А вот ребята могли бы спрыгнуть в воду. Ударятся, конечно. Но это лучше, чем расшибить о грунт. А плавать-то умеют? Это уже другой вопрос. Главное, чтобы приводнились ногами вниз… Макаров снизился над озером и покачал крыльями. Ольга заерзала на фюзеляже, пришлось покрепче прижать ее ноги. Ну, ребята, разумейте маневр! Вот вам еще один заход! Прошел, едва ли не касаясь воды, — метрах в трех. Самолет резко качнуло влево! Первый пошел. Кирюхин оторвался и, видимо, уже плюхнулся. «Молодец, как летчик летчика понял без слов». А технарь еще сидит на колесе. «Ну же — не трусь! На скорости в сто километров шибануться о воду — радости мало. Но все шансы выжить есть. Давай, Зимовец, пошел!.. Нет, не хочет. Боится. Ну, все — теперь будем садиться; садиться там, где Фортуна укажет. А она тетка несговорчивая. Вон как вправо тянет — неравномерное обтекание воздушного потока — Кирюхин шасси освободил… Как он там? Не убился?»
Под крылом пошел лес. За ним — далеко-далеко — открывалось поле. Макаров повернул на него. «Нет, пожалуй, не долететь. Движок дожигает последние литры бензина. Сейчас чихать начнет… Высота? 200 метров, 180, 150… Тяга еще есть, но… Это агония… Истребитель качнуло — Зимовец полетел вниз! Куда, зачем? Сорвался или сам спрыгнул? Подумал, что на кроны мягче? Или решил посадку облегчить? В любом случае ему кранты… Спасибо тебе, браток! Ты был настоящим механиком и мужиком!»
Макаров убрал шасси. «Так, еще есть надежда сесть на брюхо. На ельник надо садиться, он густой и упругий… Задрать нос, чтобы не скапотировать и хвостом, хвостом по макушкам… Плавненько, плавненько… Газа уже нет. Тяги нет. Мотор предательски чихает… Господи, помоги!» Машину затрясло, подкинуло так, что Ольга чуть не слетела с фюзеляжа — удержали ремни под коленками. Еще удар, еще подбросило. Затрещали то ли ветки, то ли фанерная обшивка крыльев. «Гасим скорость…» Гаснет скорость… Лес хлещет машину по брюху и крыльям… Но «ишак» все же планирует и не опуская тяжелого носа садится на вершины сразу трех елей, и еще одна крыло подоткнула, но нос слишком тяжел… Удар о панель — лицо в кровь. Машина зависла под углом в сорок пять, застряв между пригнутыми в три тугих лука деревьями. Ольгу сбросило в кабину спиной на фонарь. «Ахнула! Сломала спину?» Он ощупал ей поясницу.
— Жива?
— Мамочки!..
— Жива, спрашиваю?! — в наступившей тишине голос Макарова раздавался на пол-леса.
— Кажется, да…
— А спина цела?
— Сильно болит.
— Позвоночник цел?
— Не знаю…
— Покачайся вправо-влево!
Покачалась. Не вскрикнула. Уже хорошо. Макаров осмотрелся: до земли метров шесть — не спрыгнуть. По дереву — до ствола еще надо добраться — тоже не слезешь.
— Привстань!
Ольга привстала, нарушив зыбкое равновесие, и машина угрожающе закачалась. Не хватало еще сверзиться с этой верхотуры вместе с «ишаком»! Майор с трудом вытащил из-под себя парашют, распустил его и сбросил вниз, прицепив стропы за борт кабины.
— Давай слезай потихонечку!
— Боюсь! Я высоты с детства боюсь…
— А ты вниз не смотри! За стропы руками берись и на меня смотри, и вниз так потихонечку езжай. Как в школе с каната слезала…
— Я на канат не лазила.
— Ну и плохо. Держись за руку… Теперь стропы в пучок — и пошла в низ! Пошла! Пошла!
Ольга съехала по стропам, ожегши, конечно, ладони. Все же оказалась на земле… Но центровка зависшей машины резко изменилась, и «ишак» тоже поехал вниз, но не так удачно. Ударился винтом в землю и круто — подломив правое крыло — накренился. Макаров не удержался в кабине — вывалился, ударился правой ногой и с ужасом услышал хруст сломанной кости. Правое бедро налилось нестерпимой болью. Но все-таки он отполз от машины — мало ли чего она могла еще вычудить после такой посадки? — прилег под кустом. Ольга бросилась к нему, не зная чем помочь.
— Похоже, ногу сломал. Долетался… — кривился майор от боли, но все попытался шутить. — Мало того что сломанный, так еще и обоссанный… Ну, никакого почтения к командованию.
— Товарищ майор! — взмолилась Ольга. — Я же…
— Да ладно! Замнем для ясности… И не такое бывает. Главное — на земле сидим, а не в небе кувыркаемся. Приземлились, можно сказать… Мать-тарарать!.. Дай бог, чтобы и ребятам нашим хотя бы не хуже было… Ты вот что давай… Я там по левому борту домишко какой-то видел… Мы от него, наверное, с километра два отлетели. К нему просека ведет. Ты давай туда слетай. Может, кто живет… Да погоди, егоза шустрая! Во-первых, не туда, а намного левее. Во-вторых, возьми нож и пару строп. Режь на кусочки да дорогу замечай, а то еще заблудишься, век не найдешь… Дуй, а я здесь полежу.
Ольга ушла в назначенном направлении. Макаров лег на живот — так было легче сломанной ноге — и стал рассматривать лесную землю. После заоблачных высот земля придвинулась к его глазам неожиданно близко, как будто от созерцания мира в телескоп, ему вдруг подставили окуляры микроскопа. Это было совсем другое пространство, где травинки стояли, как деревья, хвоинки громоздились, как баррикады бревен, а муравьи носились со скоростью гончих; еловая шишка казалось поверженной башней, причудливо сложенной из чешуек-кирпичиков. В этом тихом мире букашек и былинок не рвались снаряды, его не прошивали огненные трассы. В нем было все понятно и радостно, и он, командир 27-го истребительного авиаполка майор Макаров, вдруг снова стал мальчиком Вовой, который, отбросив сачок, прилег на землю, чтобы рассмотреть поближе жизнь муравьев и божьих коровок, а кто-то — мама или бабушка — заботливо расстелил на земле белый шелк, в который мальчик закутался с головой и блаженно уснул после всех передряг первого дня войны.
На ночь Франя постелила гостям в избе, а сама перебралась в овин, где у нее была летняя лежка. Утром Сергей открыл глаза и долго не мог понять, где он: по темным бревенчатым стенам были развешаны рушники, вышивки, пучки сушеных трав. Из дальнего угла на него глядели строгие глаза Спасителя, убранного васильками и ромашками. Майора рядом не было — он уже хлопотал по хозяйству: слышно было, как стучал во дворе топор и колотил молоток.
Перед завтраком Франя снова привела Яшку и сеанс «пёсотерапии», как назвал этот метод лечения Северьянов, повторился. Сергей стоически выдержал его без бимберного наркоза, а потом тоже взялся помогать хозяйке: чистил картошку и грибы, которые она уже успела насобирать — большей частью моховики да подосиновики. Зато обед вышел на славу — с густой грибной похлебкой, хорошо приправленной сметаной и толстая скворчащая на сале яишня, куда ушло не меньше десятка яиц. Хозяйство у Франи было небольшое, но справное: корова-кормилица, пять кур-несушек да с полдюжины кроликов. Излишки молока, сливок и творога Франя меняла в деревне на муку, сахар и сало. Все остальное было свое. Муж ее умер два года назад — фотография его в рамке, обвитой бессмертником, висела над железной кроватью. Крепкий мужик в мундире польского жолнежа смотрел спокойно и прямо, не ведая о недалеком уже конце.