– Поскольку именно вы пользовались помещением в отсутствие хозяина, извольте завтра же вручить мне арендные деньги за два года.
Он шмыгнул наверх. Напряжение спало, лица друзей прояснились. Омрачала меня лишь смерть старика, да отсутствие Генри, но это я оставил на завтра. Столяр, который, судя по всему, взял наше со стариком дело в свои руки, предусмотрительно не показывался.
Кое-как мы растолкали вещи по углам, и миссис Бигль потребовала показать ей, “где здесь готовят еду”. Я отвёл стариков в подвал, к плите, где они принялись хлопотать, звеня посудой.
В этот вечер мой выставочный салон превратился в праздничную залу. Такого веселья дом, наверное, ещё не видел!
Лишь за полночь мы улеглись спать. Для Алис, Эвелин и миссис Бигль я отвёл свою комнатку, остальные расположились здесь же, на лучших образцах выставочной мебели.
В окна вползла ночь и незаметно нас убаюкала.
Я был дома, и в доме была и спала здесь, за стеночкой, моя Тайная Королева.
Как просто быть счастливым человеком! Для этого ничего особенного не нужно делать, судьба сама всё даёт. Деньги, здоровье, молодость, дом, любовь, друзей, приключения. Я упивался счастьем. Я ел его полными ложками. Кровавые ужасы, пережитые мной, оставались в прошлом, и из сегодняшнего дня виделись неопасными развлечениями, чем-то вроде аперитива для взрослой мужской жизни. Словом, я был совершеннейшим образом счастлив и даже помыслить не мог, что возможно что-то иное.
А оно было возможно. Более того, уже свершалось. В отдалённых от меня уголках земли происходили события, приготовившие крушение моей счастливой и наивной безмятежности. Свершались они независимо друг от друга и уж, конечно, без моего участия. После, спустя годы, мне пришлось кропотливо и тщательно восстанавливать их, изводя расспросами очевидцев и домысливая то, чему свидетелей не было.
Таким образом, сейчас мне придётся оборвать описание своего безмятежного благополучия, чтобы предъявить любезным читателям три страшные, роковые для моей судьбы, происшествия.
Здесь остаётся просить лишь верить старательности моих расспросов, уместности догадок и правдивости очевидцев.
Лето 1766 года. Пролив между Африкой и Мадагаскаром, ближе к северу
Маленький тусклый островок, серый округлый каменный конус, похожий на череп сармата [72] . На его темечке – зелёное пятно зарослей. Если забраться на это темечко, то отсюда, с невеликой вершины можно угадать темнеющую вдали тяжёлую тушу Мадагаскара. Таких островков возле него – бесчисленное множество, словно икринок вокруг замершей на нересте рыбы. Есть где спрятаться, есть.
Оливер Бык и Матиуш Тонна медленно взбирались наверх, к клочку зарослей, по кривой неприметной тропинке. Они несли груз, и шаги их были неспешны, размеренны и экономны. Люди бывалые. На диких разбойничьих рожах – плохо прикрытые зарослями бород следы высохших гнойниковых струпьев, ожогов, сабельных шрамов. Ума в обоих было немного, но Бык был силён, упрям, недоверчив, а Тонна – толст и могуч. Неласковый жизненный опыт выработал в том и другом проворство и хитрость, и вместе они составляли очень прочное, жилистое, живучее существо.
Бык был чёрен, заплетал волосы в косицу, крепко просмоленную и перевитую конопляной верёвочкой, по морскому – каболкой. Он был главным. Вечно сопящий и вечно жующий Тонна – всегда на вторых ролях, на подхвате. Истовый любитель покушать и выпить, он полностью оправдывал своё прозвище, ведь тонной зовётся громадная бочка с вином. Количеством, кстати, таких бочек, взятых на борт, измеряется водоизмещение корабля.
Они дотащились до своего крохотного леска, скинули с плеч тяжёлые корзины и поставили их возле просторной приземистой каменной хижины. Бык потёр шершавой клешнёй онемевшее плечо, оскалил в блаженной улыбке крупные жёлтые зубы, сел на землю рядом с корзинами. Тонна, сопя и отфыркиваясь от капель пота, движимый каким-то странным любопытством, не присел отдохнуть, а протопал в тёмное нутро хижины. Спустя мгновение там, в сумеречной глубине, послышался звук тяжёлого тычка и немедленно вслед за ним – протяжный, мучительный стон.
– Жив, – удивлённо и радостно возгласил толстяк, вываливаясь наружу.
– Я же сказал, что выживет – гугнивым, по причине перебитого в давности носа, голосом протянул Бык. – Кто мне должен много денег, тот так просто не умрёт!
Тут он лукавил. Он сам сомневался в только что сказанном, и два или три раза ночью, нащупав рядом с собой холодное, переставшее дышать тело, переворачивался на свежий бок с ленивой мыслью о том, что утром нужно выкопать могилу, а ещё лучше – выгрести на шлюпке в море и, привязав к ногам камень и вспоров живот, опустить мертвеца в воду. Однако, проснувшись, он был вынужден отменить своё решение, так как ночной труп был тёпл и с натугой и присвистом дышал. Оливер сплёвывал в песок; словно мягкую толстую проволоку выпрямлял смятую за ночь косицу и испачканным в смоле пальцем тыкал упрямца в живот. Некогда сильное, мускулистое, бронзовое тело вздрагивало, желтоватая парусина кожи сильнее натягивалась на костях, начинала сочиться кровь из багровых опухолей, окружающих чёрные луночки дыр, пробитых в живом гноящемся мясе. Дыры были – одна в левом плече, вторая в правой половине груди и третья, уже зажившая и неопасная – в правой ноге выше колена.
Тонна плюхнулся на землю рядом с товарищем, отвязал и отбросил в сторону плетёную крышку корзины. В ней была еда – вдоволь всего и помногу: вынужденные сидеть на острове, они не грабили рыбаков и, следовательно, не довольствовались случайным и однообразным, а покупали , выбирая еду разборчиво и неторопливо.
Тонна достал из корзины копчёный бочок мелководной акулы, перекрутил на середине, разорвал, протянул половину Оливеру. По очереди запуская в корзину два пальца, они ими, как клещиками, вынимали на свет по сухарику, дробили в кулаке на крошки и засыпали эти крошки в жующие, набитые акульим мясом, пасти.
– Вкусно, – промычал Матиуш.
– Да дорого, – недовольно прогугнил Оливер.– Ох и обуза нам этот малый.
– А я говорил! – оторвался от мяса Тонна. – Которую неделю уже сидим. А если помрёт – так выйдет, что даром сидели! Ребята за это время пару-то призов на крюк уже взяли. Сидят сейчас где-то в укромном местечке, денежки делят. А мы?
– Наши денежки здесь, – с неколебимой уверенностью бросил Бык уже хорошо знакомую обоим фразу, вытягивая коричневый палец в сторону выплывающего из хижины стона и зубовного скрежета.
– Да он голый, как донный скат! – пробубнил вернувшийся к трапезе Тонна. – Он беднее маленького песчаного крабика!