— Антон Антонович, — произнесла я, — вам что-то известно об исчезновении Илюши Сереброва?
— С позавчерашнего дня только об этом и думаю! — заявил успокоившийся дед.
— Почему именно с позавчерашнего?
— А как с футбола пришел, так и думаю!
Так. Еще один любитель кожаного мяча. Главное, чтобы он снова не ударился в воспоминания и от Волоколамского шоссе плавно не перетек к ЦСКА и «Динамо». Впрочем, если он был на стадионе в Черкизове, то он никак не мог находиться в этом дворе в те пятнадцать минут, в интервале которых исчез мальчик.
— С футбола? — переспросила я. — Значит, вы были на футболе?
— Был! — с гордостью объявил отставник.
— На стадионе «Локомотив»?
— Да. То есть нет. Какой еще стадион? Да вы знаете, какие там цены? — вскипятился старик Бородкин. — А у меня — пенсия… А билет — двести пятьдесят рублей, говорю. Двести еще были. Да там старухи-спекулянтки стоят, на бедность жалуются, а у каждой на шее по энтому… по телефону висит! Телефонистки, ерш их в душу!
— Значит, вы не были на стадионе? — гнула я свою линию.
— Да нет! Дома я смотрел матч. В перерыве вот вышел, говорю. За пивком. Моя старуха, пока жива была, запрещала мне пивко-то, а теперь вот некому запрещать — я теперь как в молодости… и пивко, и портвешок, и даже стольничком водочки иногда жонглирую.
— Вышли в перерыве? В магазин? Вот в тот магазин?
— Ну да.
— И видели Илюшу?
— А и видел. — Дед старательно выпучил глаза. — Я уже даже попытался произвести дознание, но у меня поясницу прихватило. Не полез.
— К-куда не полезли? — спросила я, с удивлением глядя на боевитого деда.
— А туда! Куда Илюшка, оголец этот, делся. Да он никуда и не мог больше деться.
— И куда? Куда он делся? Что вы видели?
Дед воздел кверху указательный палец и назидательно потряс им в воздухе — ну совершенно как Сванидзе в момент одного из своих лиро-дидактических отступлений.
— Куда он делся-то? — настаивала я.
— А ты сама подумай.
Я пожала плечами и стала рассуждать вслух:
— Вышел из подъезда, но в магазине не был. Из двора никуда не выходил… (Дед кивал головой со все увеличивающейся амплитудой.) Домой не вернулся, посторонних лиц во дворе вроде не замечено… ну не сквозь землю же он провалился, в самом деле!
Тут амплитуда колебательных движений дедовой головы достигла наибольшей абсолютной величины.
— Вот именно! — воскликнул он с убежденностью, которая меня поколебала. — Вот именно: провалился сквозь землю! Идем, Маша, идем! — провозгласил он, таща меня за локоть. — Идемте, я вам все сейчас покажу! Это же так просто… так очевидно! Даже если бы я его не видел… я его не видел?.. гм…
Отставной майор буквально лучился улыбкой. Антон Антоныч с невероятной для людей его возраста и звания прытью дотащил меня практически до подъезда Илюши Сереброва и пнул носком туфли в небольшой дощатый настил, лежавший на асфальте.
— Сплошная бесхозяйственность! — убежденно сказал он при этом. — Никакой ответственности, говорю. Люди совсем страх потеряли, вот все и валится из рук. Раньше-то, при товарище Сталине, небось не валилось бы из рук-то, говорю…
— Антон Антонович, я не понимаю, какое отношение имеет эта деревяшка к исчезновению Илюши, да и ваши слова о бесхозяйственности — они, конечно, справедливы в какой-то мере, но все же…
— А вы сами не догадались? — перебил он теперь уже сам меня. — Да вот посмотрите!
И, схватив дощатый настил, он приподнял его с силой, которую сложно было заподозрить в его престарелом высохшем теле. Под досками блеснула чернота, и я увидела колодец канализационного хода. Крышки люка не было.
— Вот где бесхозяйственность, — с завидным для такого возраста жаром продолжал Антон Антоныч. — Бесхозяйственность и злой умысел! Представьте себе, Мария, — выходит из подъезда человек, а из-под вот этого настила выскакивает работничек, хватает несчастного, как Тузик грелку, и геть!.. След простыл. Конешно, взрослый человек — он сопротивляться будет. А если ребенок? — Он строго уставился своими водянисто-голубыми глазами куда-то поверх меня. — Если ребенок выходит, под ноги, разумеется, не смотрит, как у нынешней детворы полагается… все куда-то по верхам глазеют. Его схватить и под землю утащить, как черт в преисподнюю, — так оно ж ничего не стоит!
— Вы это предполагаете или видели? — спросила я.
Дед Бородкин на секунду смешался, пожевал губами, а потом, строго отерев рукавом орденские планки, проговорил:
— Конечно. Конечно, видел, говорю. А что же? Поглядим. А предполагать — это и всякий штатский… то есть, говорю, и всякий профан может предполагать. Только что он там напредполагает? Гольную муть, и бездоказательно. У нас в разведке за отсутствие аргументов пулю в затылок пускали, случалось, — снова ударился он в воспоминания. — Всякое бывало, говорю.
— Значит… — Я даже схватила его за запястье, — значит, вы видели, как Илюшу затащили в канализационный подвал?
— Точно так, — строго ответил дед, оглаживая бороду. — Сейчас полезем вызволять. А то как же? Детей воровать — это последнее дело! Вот попробовали бы они меня, отставного майора разведвойск, выкрасть, я бы тогда на них посмотрел! Прямо в самые зенки бесстыжие посмотрел!
«Да кому ты, старый пень, на фиг нужен, — грустно подумала я, но мне понравилась та молодцеватость, с которой была сказана последняя фраза. — Дед, конечно, в порядке. Молодцом!..»
— Сейчас оскоромлюсь, и в путь, — сказал старик Бородкин, присаживаясь на придорожную лавочку и вынимая почти опустошенную предыдущими набегами бутылку «трех семерок», а затем второй сырок, — без этого дела никак. Это как в песне: «…и сто грамм, без них нельзя!..»
«Ишь ты, какой продвинутый дед, — подумала я, — Шевчука цитирует».
Отставной майор двумя могучими, совсем не старческими глотками допил свою амброзию и, высоко поднимая ноги, словно идя по болоту, направился к колодцу.
— Э-эх, братцы-батарейцы!.. — ухнул он и, склонившись над люком, чуть ли не провалился туда. Я даже испугалась за сохранность его ветеранских костей. — Угу-гу-у-у!! — раздался его голос уже из-под земли. — Спускайтесь сюда, тут такой плацдарм для разведки!
— Вот прыткий дед… — пробормотала я. — Он еще нас всех переплюнет. Неужели в самом деле видел или просто выпил на одну бутылку портвейна больше, чем сегодня, и уже на полном серьезе делился фронтовыми воспоминаниями с зелеными чертиками?
В любом случае, решила я, даже эту канализационную версию нужно проверить. Тем более что этот Антон Антонович настаивает на том, чему он был очевидцем, и вроде он в здравом уме и твердой памяти. Пока…
— В порядке? — окликнула его я.
— Ы-ау-а-а! Дава-ай… сы-лазь, — отозвался он.