— Фонарик бы вообще-то…
— У меня уже есть, говорю, — сказал дед. — Захватил. Мало ли оно что. Я всегда с собой фонарик ношу. А то как же? Жизнь-то теперь темная пошла, дурманная…
Я нырнула вслед за стремительным дедом, оказавшимся к тому же на редкость предусмотрительным. И пусть только кто-нибудь скажет после этого, что наши пенсионеры не приспособлены к жизни в условиях нынешней России! (Кстати, мой босс, Родион Потапович, всегда ратовал за то, чтобы привлекать пенсионеров к деятельности нашего сыскного агентства, конечно, на внештатных условиях. Он полагал, что у многих представителей самого старшего поколения сильнее развиты наблюдательность и оперативность. Сказывается сталинская закалка…)
Антон Антоныч ждал меня внизу. Он уже обнаружил какой-то лом и усиленно упирался им в какую-то темную перегородку. Чтобы добраться до этой перегородки, нужно было поднырнуть под огромную теплофикационную трубу.
— А что там? — спросила я, едва не стукнувшись о трубу головой.
— Вы слышали когда-нибудь о подземельях Москвы? — свистящим шепотом осведомился он. — Впрочем, что я спрашиваю?.. Если вы москвичка, то вы обязаны были это слышать!
— Слышала, — кивнула я. Да я бы ответила утвердительно, если бы и понятия не имела об этих подземельях. Уж больно грозен этот дед!
— Подземелья существуют с давних пор… говорят, их рыли еще при Иване Грозном, — со вкусом докладывал бывший майор разведки. — Но больше всего нарыли при Сталине, говорю. Когда строили метрополитен. На самом деле в том количестве туннелей, что вырыли, можно было построить пять метрополитенов, говорю!..
— Но пустили-то в эксплуатацию один.
— Один! — подняв палец, воскликнул Антон Антоныч. — В этом вся загвоздка! То-то и оно, что один пустили! А все остальное — все остальное засекречено!
— Прошу простить меня, товарищ майор в отставке, — произнесла я, — но мне пока что не очень понятно, какое отношение имеют сталинские секретные строительные проекты к исчезновению Илюши Сереброва!
Дед Бородкин раздраженно дернул себя за обозначенный в фамилии фрагмент волосяного покрова.
— Молодеш-шь пош-шла!.. — прошипел он. — Ничего не понимают, все надо разжевывать. Разжевыва-ать! — повторил он. — Вы, Ирина, наверно, не поняли, какое секретное дело я хочу вам доверить. Вот смотрите!..
И он толкнул перегородку, которую поддевал ломом. Раздался убийственный железный скрежет. Я невольно содрогнулась. Дед посветил фонарем, и я увидела, что за отошедшей перегородкой зияет пустое черное пространство.
Бывший майор разведки приложил к губам палец и произнес:
— Тс-с! Ни слова. Это секрет, говорю.
При этом от него так пахнуло портвейном, что я с трудом переборола в себе желание вылезти из зловонного подземелья на вольный воздух. Только усилием воли мне удалось сдержать себя. Версия, пусть даже самая сомнительная и мутная, должна быть отработана.
— Я и не думала, что в самом центре Москвы существуют выходы к таким катакомбам, — сказала я.
Бородкин коротко хмыкнул.
— Это что! А «метро-два»? А приходилось ли видеть вам поезда-призраки? А сражаться с гигантскими крысами-людоедами? Вот и то-то. Спускаемся.
Преодолев еще одну лестницу высотой метров в тридцать, никак не меньше, мы оказались на дне вертикального тоннеля. Дед Бородкин оглаживал лучом своего фонаря тускло отсвечивающие бетонные бока и что-то сдавленно бормотал себе под нос. Тоннель казался глухим, без выхода. Откуда-то снизу тоскливо сочились звуки текущей воды. Бородкин скупо подмигивал.
— Я открываю это вам только потому, что вы мне пондравились, Полина, — выговорил он, в очередной раз перевирая мое имя. — Глянулись, как говорили в наше время. У нас тут сбор.
— У кого?
— У нас. У нас тут действует штаб. Сейчас я вам его покажу. Подныривайте вот сюда, в пролом. Я все-все обскажу.
И оперативный дед скрылся — в самом деле, в каком-то проломе, который я, с моим наметанным глазом, и не заметила даже! Мне ничего не оставалось, как отбросить прочь эмоции и версии о том, что Бородкин — маньяк (или: параноик, маразматик, старый шалун — кому что больше нравится), и последовать за Антон Антонычем.
Пахнуло парным теплом и канализацией. Темнота обступала и топталась, как стадо окруживших меня слонов экзотической черной масти. Донеслись голоса:
— Ээх, жись моя… ж-жестянка!
— А он и грит…
— Плюнула на плешь ему и послала к лешему!.. — выводил кто-то арию Бабы-яги из мультфильма «Летучий корабль».
Я увидела металлическую площадку, застеленную каким-то невероятным тряпьем. В центре площадки на металлическом листе горел костер. Поверх тряпья стояла лавка, напротив нее громоздилось старое кресло, невесть как туда попавшее. На лавке виднелись три фигуры, на тряпье примостились еще две, маленькие, очевидно — мальчишеские. В кресле же — никого нет. Точнее, не было до нашего прихода. Потому что мой эксцентричный провожатый, добравшись до пустого кресла, тотчас же бухнулся в него и откинулся на спинку, переводя дыхание. Где-то шумела вода.
— Здарррово, Антоныч! — вывел чей-то нетвердый голос.
— Что за фамильярности? — строго спросил дед Бородкин. — «Антоныч»! Ты, Калабаев, смутьян. Дисциплины ни хрена не знаешь. Опять пьян с утра?
— Да я, Анто… товарищ майор, по маленькой!
— Знаем мы твои маленькие. Залил шары, так и говори. Ну что, есть какие результаты? Появлялись те — ремонтники? Докладывайте по порядку.
— А ты что, не один? Кто это с тобой? — вскинулись два или три голоса, среди них один тонкий детский.
— Все в ажуре, говорю, — откликнулся дед Бородкин. — Я ее еще вчера приметил. Про Илью выспрашивала. Вот я и привел — выяснить, что к чему.
— Тут у тебя, дедушка, надеюсь, не филиал НКВД? — спросила я. — Выспрашивать как будешь, с пристрастием или без?
— Шутите, шутите, — проворчал тот, — НКВД… НКВД — это было серьезно, хотя и душегубы. А сейчас — проворовались все. Я тут и решил по старому образцу — секретную организацию. И место нашел — под землей. Так что мы сейчас, можно сказать, в штаб-квартире.
— Серьезно?
— Да нет, как будто шучу, — проворчал тот. — Серьезно, конечно. Я стараюсь за всей жизнью двора следить, чтобы все в порядке. А то на власти надежды нет, приходится самим, говорю. Спасение утопающих — дело рук самих энтих вот утопающих. Вот я и присматриваю, чтобы все было под контролем. А то ведь вы все шутите, — снова завел он, раскачиваясь туда-сюда, — шутите, говорю. Илюшка вот уже дошутился — пропал средь бела дня. Его, наверно, нашими коммуникациями протащили. Те — ремонтники… Не иначе как из серебровского офиса навели. Я этих гадов давно в нечистом заподозрил… только и норовят, как людям жизнь еще горше сделать. Понаехали, понаехали.