— Получили приглашение на частный разговор в его кабинет? — не без ехидства спросила доктор. — Ну, разумеется.
— Еще и дома досталось, — не удержался пожаловаться коммерсант. — За скандал, за драку и за испорченный костюм.
— Что же мешало вам сказать правду?
— А вот именно то, доктор, чем вы только что интересовались. Я, собственно, сунулся к дверям уборной, а там это поганое рыло…
— Ах так! Это меняет дело.
— Ну, не мог же я ей такое сказать, правда?
— Да, — согласилась доктор Бэнкс. — Правда.
— Ну и вот.
— Но… — доктор подумала. — Вы же могли заговорить с ней о чем-нибудь другом.
— Нет. Не мог.
— Что за глупости, как?
— Дайте слово.
— Слово чести Кларенс Бэнкс.
Коммерсант вздохнул.
— Я… мне… я вообще не мог разговаривать с девчонками.
— Вы — что? — не поняла она.
— О боже! — Саммерс ухватился за голову. — Я стеснялся!
Доктор хотела сказать: «Да ну вас, не выдумывайте!» Но, во-первых, это было невоспитанно. А во-вторых… во-вторых явно было правдой.
— И все? — поинтересовалась она более, чтобы сменить тему. — Больше вы директора не интересовали?
— Почему это, — обиделся коммерсант. — Очень даже интересовал. Даже чрезвычайно. Меня почти никогда не было на уроках.
— Где же вы, в таком случае, были?
Взгляд коммерсанта блуждал по книжным полкам.
— Когда где, — произнес он. — Бывало, что бродил до обеда по городу. А чаще всего торчал или в Публичной библиотеке, или на чьем-нибудь чердаке с выпуском «Черной кошки».
Доктор долго молчала.
— В жизни бы не поверила, скажи это о вас кто-нибудь другой, — наконец, сказала она. — Вы — и стеснялись?
— Я тоже не ждал, что вы окажетесь бандиткой.
— Но потом, как я понимаю, вы отыгрались?
— Да и вы тоже не промах. А сколько вы встречались с тем человеком, доктор?
Доктор перестала смеяться.
— Два года, четыре месяца и двадцать семь дней.
— А потом?
— Потом я бросила Академию и уехала.
Прошло некоторое время.
— Что вы молчите? — поинтересовался коммерсант.
— А вы?
— Жду продолжения.
— Вам действительно интересно?
— Доктор Бэнкс, имейте, наконец, совесть! Заинтриговали и изгаляетесь!
— Обещайте, что никому не расскажете. Ни одной душе. Ни единого слова.
— Я выполню другое свое обещание: закопать вас под яблоней.
— Под ивой, мистер Саммерс.
— Ну, под ивой. Расскажете вы, наконец?
— В обмен на молчание. Обещаете?
— Обещаю.
Доктор все еще молчала. Коммерсант смотрел в камин.
— Забавно, — продолжал он. — Вы так кстати упомянули, что бросили учебу. Признавайтесь уже полностью, что ли.
Она ответила не сразу.
— Мне было тяжело.
— Вам?
— Да.
— Бросьте.
— Это вам кажется.
Коммерсант осторожно повернулся в ее сторону.
— Понимаете, он… профессор Шуман, я хочу сказать, все время находил каверзные вопросы, а тети уже почти два года, как не было в живых, и я так… я так…
Колеса стучали, экипаж трясся, запах табака и фиксатуара заглушал все остальные запахи. Раз за разом она цепенела, гладя этот блестящий напомаженный затылок, который видела даже с закрытыми глазами — так хорошо его знала, и притворялась вместо того, чтобы решительно протестовать, и ненавидела себя за эту неловкость, с которой стремглав выскакивала из экипажа, и то, как еще долго ей казалось, что каждый кучер смотрит на нее с пренебрежением.
Но хуже всего было то, что она терпела не только это.
— Вот, значит, что за бульдог, — медленно произнес коммерсант. — Я прав, да?
Она молчала.
— Но… — Саммерс запнулся, — ведь человек, который приснился вам в облике этой французской псины…
— Да, он не был красив в привычном смысле этого слова.
— Ну?
— Это мое частное дело.
Саммерс дымил трубкой.
— Слушайте, — произнес он, — я знаю, что вы невысокого мнения о моей… о моих достоинствах, но клянусь… э…Ну, расскажите! До смерти любопытно, что это был за человек, который… ну… показался вам не таким отвратительным, как все остальные.
Она смотрела в камин.
— Французский бульдог, — пробормотал коммерсант. — Поверить не могу. Зачем? Что вы в нем нашли-то?
Доктор сделала беспомощный жест.
— Он всегда видел суть вещей. Мог разобраться в любой проблеме. Умел доказать свою правоту. Он был удивительно… целеустремленным.
— Измором, значит, — усмехнулся коммерсант.
— У него было доброе сердце. Джеймс всегда помогал тем, кто приходил к нему с просьбой.
— Представляю себе эту помощь, — опять сказал коммерсант. — Под хороший процент, если просил парень, и под… особое обеспечение, если женщина?
Доктор Бэнкс не ответила.
— И он вам нравился? Такой тип вам нравился?
Она сжала пальцы.
— В нем была удивительная жажда жизни. Это было сродни искусству: заставить мир вращаться в нужную сторону. Он обладал талантом расположить к себе, окружить заботой и прийти на помощь. Никого из тех, кто дружил с ним, Джеймс никогда не бросал в беде. Не был снобом, хотя дружбы с ним добивались. У него были большие связи.
— Ну, еще бы. Знаю я этот тип.
— Мистер Саммерс!
— Зачем вы терпели все это?
— Мне казалось тогда, что любовью, что тем, что называют любовью, можно исправить.
Коммерсант предпочел воздержаться от высказываний.
— Я, — глаза доктора расширились, как если бы она смотрела драму в кинематографе, — я стала раздражительной. Начала плакать.
— Вы?
— Закатывать истерики.
— Вот это я представляю. «Ты меня не любишь» и все такое?
Она ощетинилась.
— Сейчас вы скажете: «все женщины одинаковы»?
— А вы ответите то же самое про мужчин, — отмахнулся он. — Ну, дальше?
Доктор Бэнкс встала, выглянула из-за занавески на улицу и осталась стоять, отвернув лицо.