— Вы проговорились потому, — произнес в наступившей тишине коммерсант, — что вам хотелось кому-то об этом сказать. Хоть кому-нибудь. Так говорите. Он вас…
Доктор вернулась на свое место и выпила все, что оставалось в бокале.
— Нет, — сказала она. — Это я. Я сказала ему, что нам нужно расстаться.
Саммерс поднял бровь.
— Обозлился? — поинтересовался он.
— Смеялся.
— Что же вы ему сказали?
— Правду.
Коммерсант налил ей еще.
— Правду, — жестко сказала она. — Я знаю о вас много плохого, мистер Саммерс. Может быть, поэтому мне хочется, чтобы вы знали: вам читает морали женщина, которая…
— Хватит, — оборвал он. — Не унижайтесь до оправданий. Ну? Вы сказали ему…? А почему, кстати? Что случилось?
Рюмка звякнула о ее зубы.
— У Джеймса была… он нравился женщинам. Я сказала ему, что люблю его. Что мне тяжело… выносить все это. Что я ухожу, чтобы иметь возможность с достоинством смотреть в зеркало.
— Господи, — Саммерс провел по лицу ладонью. — Вы бы лучше просто сказали, что… ну, влюбились в другого. Или нет, так не надо. Сказали бы, что хотите за него замуж. Знаете, как это делают: или я, или она — он и сам рад был бы оставить вас в покое. Ну, или пообещал развестись — дальше уж ваше дело, соглашаться или нет.
Доктор ничего не ответила.
— О, черт, — выговорил Саммерс. — Вы же на это и надеялись, да? Я идиот, простите.
Настала тишина. Она длилась, пока коммерсант не спросил:
— Что же вы сделали?
— Я, — вид у доктора был такой, словно она собиралась застрелиться, как только закончит, — я решила все бросить. Я уехала в Вену.
— Ну, и что вы там делали?
Она пожала плечами.
— Жила. Посещала лекции, выставки, изучала разные… интересные вещи в библиотеке, в целом — жила в свое удовольствие.
— Долго?
— Полгода.
— А потом?
— Потом выяснилось, что у меня кончились деньги. Мне было не на что вернуться домой.
— Дальше.
— Я работала. Я работала, мистер Саммерс, медицинской сестрой в психиатрической лечебнице.
— Почему я не удивлен… — пробормотал коммерсант. — Но неужели вы не нашли другого места? Или… вам так хотелось?
Она протянула руку к рюмке и коммерсант впервые заметил на ее запястье два тонких полукруглых шрама.
— Меня больше никуда не брали. По крайней мере, на такое жалованье, чтобы можно было понемногу скопить на окончание Академии.
— Скопили?
— Половину.
— То есть?
— Сто восемьдесят.
— За какой срок?
— Почти за год.
— Сколько же вам платили?
— Девяносто марок раз в квартал. Больница предоставляла комнату, так что мне не нужно было платить за жилье.
— Э, — только и сказал на это коммерсант. — М-да. Ладно, а потом что? Где вы взяли вторую половину?
Она не ответила. Саммерс внимательно смотрел на нее.
— Я заложила дом, — неохотно призналась доктор. — У меня больше ничего не было. Платила проценты от суммы, каждый месяц понемногу. В прошлом году удалось, наконец, выкупить.
— Больше десяти лет? — ужаснулся коммерсант.
— Зато теперь он принадлежит мне безраздельно, — отрезала доктор Бэнкс. — И я никому ничем не обязана.
Саммерс опять благоразумно промолчал.
— Академию я закончила.
Воцарилось молчание. В камине потрескивало пламя.
— Не смотрите на меня так, мистер Саммерс, — произнесла доктор Бэнкс. — Это все.
— Все?
— Да, все.
— Почему же вы не рассказали, как вас встретил ваш бульдог?
— Потому что это не имеет значения.
— Мисс Адлер, ну что же вы, как маленькая! — коммерсант махнул рукой, давая понять, что оправдания не имеют смысла. — Если бы это не имело значения, зачем понадобилось бы это ваше: «Академию я закончила»? Вы просто не прибавили бы ничего. Ведь все и так было бы ясно. Но раз уж вы намекаете, что это не вся история…
— Я ни на что не намекаю. Это все.
— Я, конечно, понимаю, какого вы обо мне мнения, но неужели я так похож на дурачка?
— Не понимаю.
Коммерсант усмехнулся.
— Видели бы вы себя в зеркало. Прекрасно вы все понимаете. Ну?
— В самом деле ничего существенного, — спокойно сказала доктор. — Экзамен пришлось сдавать еще четырежды, но я в конце концов сделала это.
— Что, такой сложный? — коммерсант ехидно подпер подбородок ладонью.
— Достаточно сложный.
— А он что?
— Я видела его только на экзамене. Мы больше не разговаривали.
— «Мы» не разговаривали или это вы не разговаривали?
— Это вас не касается.
— Так, значит, это он не захотел с вами разговаривать?
Доктор Бэнкс резко повернулась. Взгляд ее холодных глаз сделался страшным.
— Я попрошу вас воздержаться от замечаний! — она взглянула коммерсанту в лицо и немного успокоилась. — Джеймс приезжал ко мне, когда я вернулась, но я попросила миссис Кистенмахер не пускать его. Мне в самом деле нечего было ему сказать.
— Значит, нечего?
— А что, по-вашему, я могла ему сообщить?
— Расквитался, — с усмешкой произнес коммерсант. — Какой милый человек. Ладно-ладно, не смотрите на меня так, как будто сейчас вцепитесь мне в рожу. Слушайте, но получается, что вы четыре года работали без лицензии на практику?
— Два. Экзамены на лицензию дважды в год.
— А инспекция здоровья?
— Инспекция здоровья все это время не уставала напоминать мне, что если я в ближайшее время не предоставлю им, как обещала, лицензию, меня посадят в тюрьму. Я не смогла бы уплатить штраф. Это тысяча долларов.
Саммерс потрясенно молчал.
— Как же вы продержались?
— Пряталась. Просила миссис Кистенмахер сказать, что меня нет дома. Но все равно получалось плохо. Мистер Роблин находил меня в городе и мне приходилось с ним беседовать.
— Беседовать?
— Просить, если вы настаиваете на уточнениях. Умолять. Проявлять интерес к его идиотским разглагольствованиям. Лицемерить, подхалимничать и тому подобное.
Она взглянула на коммерсанта и тот опустил глаза.
— Мне давно следовало догадаться, что вы черт из омута, — произнес он. — Один авто чего стоит. Но не до такой же, черт побери, степени!