– И как долго она отсутствовала?
– Не знаю. Недолго. Но мысль, что она напала на мужа, когда он сидел в ванне, – просто абсурд.
По лицу миссис Гревилл было ясно, что она нисколько не верила в такую возможность и не боялась ее. Она искренно считала эту версию неправдоподобной.
– А мистер Дойл часто вас навещал? В Лондоне и в Оукфилд-хауз?
– Почему вы спрашиваете? Чего вы доискиваетесь, мистер Питт? – Теперь Юдора нахмурилась. – В ваших вопросах нет смысла. Сначала вы спрашивали о Долл. Теперь о Падрэге. В чем дело?
– А чем болела Долл? И знал ли мистер Дойл о ее болезни?
– Не помню. – Женщина стиснула руки на коленях. – В чем дело? Я не знала, чем болеет Долл. Какое это может иметь значение?
– Она была беременна, миссис Гревилл…
– Но не от Падрэга же! – Она явно ужаснулась этой мысли и возразила Томасу яростно и мгновенно.
– Да, не от мистера Дойла, – подтвердил он, – а от мистера Гревилла, причем против собственного желания. Вынужденно.
– Она… была беременна!..
У Юдоры, несомненно, перехватило дыхание, и она безотчетно поднесла руку к горлу, словно шелковое фишю [13] ее душило.
Суперинтендант хотел бы наклониться, взять ее за руку и поддержать, но это выглядело бы как чрезмерная фамильярность и даже как вторжение в мир ее личных чувств. Ему следовало также не забывать, где он и зачем здесь находится, и оставаться в рамках формальности, отчужденности. Он был обязан причинить ей боль – и в это же самое время наблюдать за выражением ее лица, чтобы понять, знала она обо всем этом раньше или нет.
– Да, – продолжал Томас, – а ваш муж настоял на аборте, и она не могла позволить себе ослушаться его приказания. Иначе она очутилась бы на улице, без денег и без рекомендации, и не имела бы возможности заботиться о ребенке. А он настаивал, чтобы она с этим покончила.
Полицейский сознательно выбирал именно такие слова и внимательно наблюдал, как постепенно в лице его собеседницы не остается ни кровинки, а глаза ее темнеют от ужаса. Миссис Гревилл смотрела на него неотрывно, словно пытаясь прочесть его мысли и найти повод усомниться в верности его слов.
– Да… она стала… другой… когда вернулась, – тихо сказала Юдора, скорее про себя, чем вслух. – Она стала… печальной и очень тихой, и двигалась медленно, словно у нее не было желания жить. И она никогда больше не смеялась. Я думала, может быть, это оттого, что она не вполне выздоровела…
Когда Юдора поняла, что Томас говорит искренне, то перестала ему возражать. Она старалась припомнить прошлое и найти хоть одно доказательство ошибочности утверждений суперинтенданта – и ничего не находила. Все это было для нее словно нож в сердце. Этой даме всегда были свойственны трезвомыслие, логика и точность суждений; но сейчас ей казалось, что какая-то часть ее самой отмирает от этих страшных откровений.
– Бедная Долл, – прошептала миссис Гревилл, – бедная, бедная Долл… Это все так ужасно, что мне даже думать об этом тяжело. Может ли с женщиной случиться что-нибудь ужаснее?
– Хотел бы я не рассказывать вам об этом, – неуклюже ответил полицейский.
Эти слова были похожи на извинение, хотя извиняться ему было не за что. Однако теперь он уверился, что Юдора ничего не знала, и убедился, что она всему поверила. А интересно, знает ли Дойл? И сильно ли он огорчился, если все знал? Нет, история с Долл ему безразлична. Она была служанкой, а служанки часто беременеют.
– Кто еще мог об этом знать? – спросил Томас.
Уилер, например, знал. Он, не считая Эванс, был единственным слугой Гревиллов в Эшворд-холле. Правда, с ними был еще, наверное, кучер. Они жили достаточно близко, чтобы не пользоваться поездом. Но суперинтендант не стал спрашивать, на чем приехала Юдора.
Женщина и так сразу поняла, о чем он думает.
– …Больше никто не знал, – заверила она. – Мы все думали, что она болела… лихорадкой. Я даже боялась, что это, возможно, туберкулез. У туберкулезников тоже бывают горящие щеки и глаза блестят. А она как раз так выглядела.
– Об этом знал Уилер, – сказал Томас.
– Уилер? – переспросила Юдора, но эта новость ее не взволновала. – У него и мысли такой не могло возникнуть.
– О чем?
– Он никогда не мог бы ударить Эйнсли.
– Но вы ведь что-то еще хотели сказать, миссис Гревилл?
– Раз или два мне показалось, что Уилер не любит Эйнсли, но он, конечно, очень хорошо вымуштрован, чтобы проявлять это… – Чуть подумав, она покачала головой. – Это было просто впечатление. И он не обязан был у нас оставаться. Он мог бы легко найти себе место где-нибудь еще. Этот человек прекрасно справляется со своими обязанностями.
Питт подумал, что, наверное, именно чувство к Долл удерживало Уилера в доме человека, которого он презирал, а возможно, даже ненавидел. Да, надо поручить Телману проверить буквально по минутам, что камердинер делал и где находился в момент убийства.
В дверь постучали. Появилась Джастина и сразу же вслед за ней – Шарлотта. Обе раскраснелись и казались утомленными, словно сидели слишком близко к камину в гостиной и очень устали от натянутого никчемного разговора. Но даже уставшая, с прядями, выбившимися из прически, уложенной Грейси, Шарлотта в своем голубом шелковом платье выглядела чудесно. Платье это принадлежало Веспасии. Питт очень бы хотел иметь достаточно денег, чтобы покупать жене такие наряды. Но это платье снова напомнило ему, как естественно Шарлотта держится в высшем обществе. И ведь она легко могла бы получить возможность всегда жить такой жизнью, если бы вышла замуж за человека ее собственного круга или более высокого по положению, как, например, сделала Эмили…
Мисс Беринг тут же заметила, как бледна Юдора и как напряжены ее руки, сложенные на коленях, и сразу подошла к ней, полная сочувствия.
Шарлотта осталась стоять на пороге. У нее возникло ощущение, что они с Джастиной явились не вовремя. Ничего особенного на это не указывало, только выражение лица Томаса да легкое сожаление во взгляде миссис Гревилл и движение, с которым она повернулась к нему, прежде чем заговорить с девушкой.
Миссис Питт спросила мужа об этом позже, когда они готовились ко сну, постаравшись, чтобы вопрос прозвучал почти небрежно. Как обычно, Томас разделся и лег в постель раньше ее. Грейси ушла, и Шарлотта сама расчесывала волосы на ночь. Они были довольно спутанными после замысловатой прически, и завтра утром, если все так и оставить, расчесать их будет еще труднее. А кроме того, надо было втереть в кожу розовое молочко. Независимо от того, приносило оно пользу или нет, Шарлотте очень нравилось мягкое бархатистое прикосновение этой жидкости к лицу.
– Юдора показалась мне расстроенной, – сказала она, стараясь не встречаться в зеркале взглядом с супругом. Тот уже сказал ей, сколь малого достиг во время встречи в Лондоне, но была уверена, что после этого произошло еще что-то, затронувшее его до глубины души. – Ты что-то узнал, вернувшись в Эшворд-холл?