Через полтора суток Кольцов был уже в Одессе. Его встречали недавний знакомый Артем Перухин, который в свое время сопровождал в Харьков дьякона Ивана Игнатьевича, и степенный седовласый смуглолицый пограничник в добротной, чуть не до пят, похожей на шинель кожанке.
— Деремешко! — представился он. — Начальник округа.
Они прошли через здание вокзала на площадь, уселись в автомобиль.
— Поедем, товарищ, в гостиницу. Помоетесь с дороги, отдохнете, на город посмотрите. А завтра подумаем, что и как, — мягким убаюкивающим голосом изложил Деремешко ближайшую программу пребывания Кольцова в Одессе.
— Извините, как вас?
— Иван Аврамович.
— Вы что же, Иван Аврамович, решили, что меня сюда на экскурсию направили? Одесские достопримечательности посмотреть или на поправку здоровья?
— Зачем вас сюда направили, я знаю. Но не будем торопиться.
— Будем.
— Это я понимаю, — все так же лениво сказал Деремешко. — Но суть дела в другом.
— В чем? — подгонял Кольцов неторопливую речь хозяина погранокруга.
Они ехали по беленькой аккуратной улице города, на которой не было прохожих. Были продавцы и покупатели.
— Это, между прочим, Дерибасовская! Слыхали про такую? Московскую Тверскую меньше знают. Хто на Дерибасовской не бывал, тот света не видал. Это одесситы. У их вопрос обязательно с каким-то вывертом. Веселый народ.
— Так в чем все-таки суть? — напомнил Кольцов начатый разговор.
— А, ну да! Отправить вас по назначению пока не могу. Нету тех хлопцев, шо должни вас переправить. Позавчера ждал. А их, видишь, и сегодня еще нет
— Ну, а если они и вовсе не прибудут? Может, с ними что-то приключилось?
— Все может быть, — согласился Деремешко. — У их работа рисковая. Не придут еще завтра-послезавтра, тогда и будем что-то решать.
— У меня нет времени ждать.
— Понимаю. Но у меня нет никаких других возможностей вас переправить, — и, помолчав, добавил: — Давайте так! Еще сутки ждем, а потом будем думать. Мне тоже не интересно вас канителить.
— Ну, сутки — это еще куда ни шло! Сутки можно.
Гостиница называлась «Лондонской». Из окна номера было видно море и стоящие на рейде и на причалах грузовые корабли.
Артема Деремешко отпустил, а сам, усаживаясь к столу, сказал:
— Вы тоже присядьте, товарищ Кольцов. Обсудим еще одно важное дело.
— Важное? — улыбнулся Кольцов.
— Сами рассудите, важное чи нет. У меня тут дожидается отправки в Константинополь гражданочка с сыном. А мне от Фрунзе звонили, просили уладить это дело. А дело, значится, такое. У гражданочки муж по фамилии Бородин. Белогвардеец, подполковник. Был в лагере в Галлиполи, но заболел. Видать, что-то серьезное. Врангель об ем побеспокоился, переправил его в госпиталь в Константинополь.
— Это, конечно, интересно. Но при чем тут я? И какое отношение ко мне имеет эта гражданочка с сыном? — довольно сухо остановил это длинное повествование Кольцов.
— Вот! — поднял палец Деремешко. — Михаил Васильевич Фрунзе просил переправить ее с сыном в Константинополь. Ну, до мужа.
— Ничего не понимаю. Вам поручили — вы и занимайтесь.
— Какой вы нетерплячий. Слухайте дальше. Фрунзе позвонил по этому вопросу товарищу Дзержинскому. Он не возражает. Говорит: «На усмотрение Кольцова». На ваше то есть усмотрение.
— Но при чем тут я? Что, нельзя легально? Пароходы-то ходят?
— Легально не желательно.
— Не понимаю.
— Вот если б я вас, к примеру, легально отправил? Что б произошло? А ничего хорошего. Потому как если за вас Советская власть беспокойство проявляет, значит, вы, хотите — не хотите, представляете определенный интерес для кого-то там, — объяснил Деремещко и многозначительно указал пальцем наверх и вдаль. — Видать, и с гражданочкой что-то похожее.
— Вы хотите сказать…
— Именно то, что вы подумали. Уж каким способом Бородин помогал Красной армии, про то нам знать не положено. Такое вот дело, — закончил Деремешко, после чего спросил: — Важное или нет, хочу узнать от вас.
— Будем считать, что важное, — согласился Кольцов. — Но как нам дальше быть? Мне-то — в Галлиполи, а гражданочке в Константинополь.
— Об этом у вас пущай голова не болит. Вопрос продуманный. Мои болгары вас в Калиакри высадят, а сами потом в Константинополь сбегают. Там недалеко. Им ночи хватит, чтоб туда и обратно.
— Ну, что ж! Значит договорились! — сказал Кольцов.
— Договориться-то договорились. Только теперь все не от меня, а от тех болгарских пацанов зависит. Их провожаю, об их сердце болит. Наших — тоже самое. Мне не провожать, мне встречать вас живыми и здоровыми радостно. Семь человек за это время отправил, шестеро вернулись. Ни царапинки. А дружочка свово — его самым первым провожал — так и не встрел. Видать, сложил где-то в Туреччине свою голову бедовую.
— Первым вы Красильникова отправляли, — вспомнил Кольцов.
— Верно. Он с попом ехал. Я еще подумал: нехорошая примета — с попом.
— Да живой он, Красильников! Живой и здоровый.
— А ты откуда его знаешь? — Деремешко на радости перешел на «ты». — Я-то с им партизанил вместе. Он поначалу в Бахчисарайском отряде был, а опосля до товарища Папанина прибился.
— А я с ним пол-Гражданской воны бок о бок прошел.
— Постой! Так ты и есть тот самый Кольцов? — удивился Деремешко.
— А что, ты знаешь какого-то другого? — спросил Кольцов
— Семен мне рассказывал, будто был у него дружок с такой фамилией. У генерала Ковалевского в адъютантах служил. А на самом деле — чекистом был. Только, слыхав я, будто его убили. Даже в какой-то белогвардейской газетке писали.
— Не, живой он!
— Откуда ты знаешь?
— Так это я и есть.
— Ты?
— Я!
— Ну, зараза! — восхищенно выдохнул Деремешко. — Это ж надо! И ты — Кольцов, и Семен мне про Кольцова. Я еще подумал: видать, этих Кольцовых у нас в России, як все равно Ивановых.
И они обнялись.
— А теперь скажи мне: откуда ты знаешь, шо Сенька живой? Только не бреши.
— Мы с ним вместе работаем.
— Так он — шо, в Москве?
— Не! Он там, у Ивана Игнатьевича.
— У попа?
— У него.
— Дьяконом, что ли?
— Примерно.
— Поняв. Вроде как этим… шпионом?
— Если нравится, можешь и так называть.
— Честно тебе скажу, я другой раз так подумывал. И Дзержинский как-то им интересовался, и Ленцман беспокоился. А то еще до его отъезда я у него как-то спросил: «Кем ты, Сеня, в ЧеКа работаешь? Не шпионом, случаем?» Так он мне такого набрехал, на голову не натянешь.