— Пардон, мадам! — и, не дожидаясь согласия, подхватил ее на руки и отнес на фелюгу.

— Я сам! — сказал Леонид и, торопливо сняв сандалии, побрел к фелюге. Там его подхватил Коста и поставил на дно посудины.

Кольцов тоже легко добрел до борта и пружинисто перебросил свое тело через борт.

Деремешко и Артем, стоя на берегу, смотрели, как тронулась с места фелюга, осторожно, не задев камни, выскользнула через горловину бухточки в море.

Когда она заколыхалась на легкой волне, над нею взмыли вверх оба паруса. Неторопливо набирая скорость, фелюга побежала по волнам.

Глава пятая

Ветер был попутный. Моряки называют его фордевиндом, рыбаки — бризом. Редкая удача в эту пору года. Обычно к ночи ветер дует с моря на нагретый берег и лишь за полночь меняет направление.

Небо было усыпано крупными звездами. Стояла тишина, которую подчеркивали лишь легкий плеск волн о деревянные борта фелюги и мягкие хлопки парусов, пытающихся поймать слабые порывы ветра.

Дно фелюги было устлано брезентом, и пассажиры, укрывшись за высокими бортами, коротали время за разговорами. Леонид был перевозбужден началом необычного путешествия и донимал Кольцова своими вопросами.

— Интересно, Павел Андреевич, с какой скоростью идет наша шхуна? — спрашивал он. Ему нравилось слово «шхуна», он произнес его, слегка подчеркнув.

— У нас не шхуна, Леня.

— А Иван Аврамович называл ее шхуной. А на чем же мы тогда плывем?

— На фелюге.

— А какая между ними разница?

— Я ведь не моряк, Леня.

— Ну, а все же?

— Труба пониже и дым пожиже.

— На нашей шхуне нет трубы. И дыма нет.

— Поэтому она и называется фелюга, — и, улыбнувшись, Кольцов сказал: — Это у матросов есть такая шутка. Вопрос: Какая разница между крейсером и линкором? Ответ: Труба пониже и дым пожиже.

— Ну, хорошо, пусть фелюга. Сколько узлов она проходит за час? Хотя бы приблизительно?

— Ты, вероятно, прочел всего Жюль Верна? — спросил Кольцов. — «Дети капитана Гранта», «Таинственный остров», «Пятнадцатилетний капитан»? Тебе сколько?

— Только четырнадцать. Я и Станюковича всего прочитал, и Стивенсона. У него замечательно про пиратов. Маме не нравится Билли Бонс…

— А почему мне должны нравиться пираты? — спросила Елизавета Михайловна. — Я люблю героев честных, великодушных, благородных, мужественных.

— А Билли Бонс? Ему черную метку, а у него даже глаз не дрогнул. Один — против банды пиратов, — и Леня снова спросил у Кольцова: — А вы не скажете, Павел Андреевич, на Черном море есть пираты?

— Думаю, что нет.

— Жаль! Вот бы с ними встретиться!

— Господи! — вздохнула Елизавета Михайловна. — Неужели нельзя поговорить о чем-нибудь умном?

— Но я же задал умный ворос: с какой скоростью идет наша фелюга?

— Ну, и зачем тебе это?

— Потом я узнал бы, сколько миль до Константипополя, и точно сказал бы, когда мы будем на месте.

— Но еще неизвестно, пойдет ли наш корабль в Константинополь.

— Он — не корабль, и даже не шхуна, — поправил Елизавету Михайловну Леня. — Он — фелюга.

— Какая разница! Неизвестно, согласятся ли наши матросы отвезти нас в Константинополь. В Одессе они ничего не обещали, сказали: «Может быть».

— Значит, отвезут.

— Почему ты так уверен?

— Потому что когда у нас в гимназии директор говорит: «Учитель заболел. Может быть, завтра не будет занятий» — это точно, что их не будет.

— Неизвестно, — вздохнула Елизавета Михайловна. — Все так зыбко, все так неопределенно.

— Ну, допустим, не отвезут. Болгария граничит с Турцией. Я смотрел по карте, там близко. болгары нас не тронут. Перейдем границу. Там турецкие пограничники, колючая проволока. Мам, ты можешь проползать под колючей проволокой? Тебя арестуют турки! — и грозным голосом добавил: — Усатые, в фесках, с кривыми ятаганами!..

— И так целый день, — пожаловалась Елизавета Михайловна.

— Прекрасный возраст! — не поддержал Елизавету Михайловну Кольцов. — Еще три-пять лет — и романтика испарится, улетучится. Жизнь обломает его, как обломала всех нас, — он указал глазами на дымящего своей трубкой у штурвала Атанаса. — Когда-то и контрабандисты проходили на уровне пиратов. Ну, и что от них осталось? Только слово. А за ним — тяжелый труд, мизерные заработки и страх… Поздно родились.

Паруса были полны ветра, и фелюга бежала легко и почти бесшумно. Взошла луна, большая луна, и на море стало светлее.

— Смотри, мама, у луны, как у коровы — рога.

— Луна — и луна, — сказала Елизавета Михайловна.

— Но ведь не такая, как у нас. Бодливая луна.

Атанас передал штурвал Косте, сам заглянул в какой-то закуток и вынес на середину фелюги анкерок с водой и сумку с едой. Расстелил на брезенте скатерку, выложил на нее вареные яйца, тарань, тонко нашинкованные пластиночки сала, нарезал лук и хлеб.

— Можно… пожалуйста, — Атанас сделал приглашающий жест.

Гости не заставили себя упрашивать. На свежем воздухе, под яркими звездами и луной, под завораживающий плеск моря все это выглядело романтическим пикником.

— Как называется эта рыба? — неумело очищая рыбину, спросил Леня.

— Рыба, — ответил Атанас.

— Ну, как ее называли, когда она была живая?

— Не знаю, как это по-русски.

— Тарань, — подсказал Кольцов

— А теперь, когда ее засолили?

— Тоже, тарань.

— А вот и нет. Она называется вобла. Мне дядя Миша говорил. Это еще когда мы в Туркестане жили. Дядя Миша вместе с папой к нам приезжал. Он привозил точно такую же.

— Дядя Миша, возможно, не знал. Вобла меньше и совсем сухая. А эта — смотри, какие у тебя жирные руки.

— Дядя Миша все знает.

— Леня, но ведь нет таких людей, которые бы все знали.

— Дядя Миша все знает. Он был там, в Туркестане, нашим командиром. Он целой дивизией, нет, целой армией командовал.

Елизавета Михайловна насторожилась, строго сказала:

— Я о чем тебя просила, Леонид?

— Извини, мама, я забыл.

Кольцов нахмурился и тоже решил поддержать Елизавету Михайловну. Он поднялся, позвал Леню с собой.

— Отойдем в сторонку.

Они остановились на корме.

— Это очень хорошо, что ты знаком с Михаилом Васильевичем Фрунзе. Но вот хвастаться этим не обязательно, — тоже так же строго, как и мать, сказал Кольцов. — Особенно там, где сейчас твой папа.