– У вас искаженный подход к прекрасному, – не унимался Кристенсен, все более воодушевляясь. – Он искусственно сужен, хотя и в нем есть определенный смысл, который, мне кажется, от вас ускользает. – Пазур в очередной раз хмыкнул, теперь с изрядной долей негодования. – Разумеется, телесное совершенство неизбежно сопровождается нравственной чистотой, душевным равновесием и отточенностью нервных реакций, что так важно для исполнения близких и понятных вам профессиональных функций. Хотя, подчеркиваю, это лишь производная от телесной красоты… В самом деле, соглашайтесь, – обратился Кристенсен к озадаченному таким напором Кратову. – Я назову эту скульптурную группу «Устремленные в небо». Между прочим, девушка дала мне свое согласие. Правда, юноша, что был перед вами, отчего-то много смеялся и, похоже, не воспринял мое предложение с надлежащей серьезностью. Но я с ним еще переговорю…
– Простите, – сказал Костя. – А Олега Ивановича вы уже уговорили?
– Какого Олега Ивановича? – опешил Кристенсен.
– Меня, – пояснил Пазур и неожиданно улыбнулся.
– Я об этом как-то не думал… Это разрушит концепцию замысла… Ведь главное в ней – красота, сила, молодость… – Кристенсен окончательно смешался и замолчал.
Старец, все это время пяливший на Кратова блеклые глазки-ледышки, вдруг часто заморгал и рассыпался мелким хихиканьем.
– Хорош он будет, – проскрипел он, ткнув пальцем в сторону Пазура. – Нагишом, в такой компании…
– Всякий Кристенсен мечтает стать Торвальдсеном, – сказал человек в свитере недовольным голосом. – Давайте делом займемся!
– И то, – согласился старец, оправившись от внезапного приступа веселья. – Что у него за шрамы на груди?
– Полигон, – ответил человек в свитере. – Адаптация первой ступени. Внутренними повреждениями не сопровождались. Носят скорее декоративный характер.
– Тогда уж лучше один глаз долой, – сказал старец. – Или ногу оттяпать. И эффектно, и всегда на виду… В «Железную деву»!
Костя послушно двинулся к саркофагу. Следом за ним поспешил и Кристенсен с намерением помочь.
– Ногами, пожалуйста, сюда, – сказал он.
– Я знаю, – промолвил Костя, становясь на холодный металлический диск.
– И все же я хотел бы вернуться к нашей беседе… – смущенно начал Кристенсен.
– Можно, я подумаю? – спросил Кратов. – Буду лежать и непрерывно думать.
Створки «девы» мягко сомкнулись, диск под ногами мелко завибрировал и вдруг провалился куда-то вниз. «Лежать» было не самым точным термином, чтобы обозначить положение человека внутри саркофага. Скорее, Костя висел в невидимых упругих тенетах силовых полей, спеленатый ими, как настоящая мумия, а к его телу отовсюду, жадно трепеща, тянулись стрелки, щупальца, языки датчиков. Прямо в лицо ему прянули коленчатые, как паучьи лапы, трубки с объективами на концах. Костя непроизвольно мигнул.
– Не жмуриться!!! – рявкнули над ухом.
– Косточки и впрямь целы, – проскрежетал старческий голос. – А шрамы безобразные. Будто его начали свежевать, да мясника спугнул кто-то…
– Впечатлительных девушек это должно разить наповал, – сказал Пазур, и при этих словах Кратову живо представилась его кислая физиономия.
– Сердце прекрасное! – провозгласил Кристенсен. – Наверняка доброе и любвеобильное.
– Дайте-ка мне взглянуть на такое сердце, – проворчал Пазур. – Где там у людей помещаются добро и любовь… Дьявол, как вы различаете, где сердце, где печень?!
– Да вот же, вот это, красное с желтым. А показать вам, где обитает душа?
– Подите вы с вашей метафизикой…
Костя парил в темноте и прохладе, закрыв глаза, и воображал, как они просвечивают его, простреливают импульсами, заживо анатомируют на своих экранах. Наверное, сейчас он перестал для них существовать как человек и личность. Обратился в материал, если воспользоваться словами Кристенсена. В удачно скомпонованный набор костей, мышц и органов.
– Кровь прекрасная! – объявил Кристенсен.
– Так, с фаршем покончено, – подытожил старец. – Давайте мне его мозги, это уж моя епархия. Где тут у него голова…
Кратов ощутил, как на затылок ему легла просторная ладонь с растопыренными пальцами. На самом деле это лишь почудилось. Просто к голове придвинулась особая группа датчиков, ведавшая высшей нервной деятельностью, и принялась за работу, которая в медицинских кругах называлась, кажется, «ментографией».
– Ну что, отпускаем на волю? – скучным голосом спросил человек в свитере.
– Подождите, – резко сказал старец.
Все притихли. «Что он там нашел?» – подумал Костя слегка обеспокоенно и попробовал пошевелиться. Безуспешно – невидимые путы держали крепко.
– До старта меньше часа, – нарушил паузу мастер. – Какие-нибудь проблемы? В полете мне обязательно потребуется второй навигатор.
Костя похолодел.
– Прикусите лингву, – раздраженно сказал старец.
– Простите? – не понял Пазур.
– Язык, язык… – шепотом подсказал Кристенсен.
– Вот именно, – продребезжал старец. – Видите всплеск? Вы перепугали его своей болтовней и покорежили мне всю ментограмму. Он же все слышит там внутри!
«Я все слышу, – подумал Костя тревожно. – Если он объявит о моем отстранении от полета, я прямо здесь и умру!»
Тугая паутина силовых полей внезапно расступилась. Пятки коснулись холодного металла. Крышка саркофага дрогнула и отошла.
Старец стоял спиной к полыхающим экранам. Сгорбленный, сморщенный, темнокожий, он походил на злого колдуна. Его иссохшая, словно сук древнего дерева, рука трудно поднялась на уровень лица, крючковатые пальцы раздвинулись… Теплая волна упруго толкнула Костю в грудь, обволокла, тихо и нежно погладила кожу.
– Успокойся, – сказал старец неожиданно ласковым голосом. – И подойди ко мне.
Неловко переступая непослушными ногами, Костя приблизился. Все молча смотрели на него. Теперь со всей очевидностью стало ясно, кто главный в этой комнате.
– Я буду говорить с ним без свидетелей, – промолвил старец.
Медики беспрекословно двинулись прочь. Пазур растерянно хмыкнул, пожал плечами и тоже вышел. Старец глядел на застывшего Кратова снизу вверх, глаза его оживали, обретали выражение и даже цвет.
– Расскажи мне, сынок. Все по порядку. Что с тобой стряслось неделю назад?
– Со мной… неделю назад?
– Если ты в состоянии рассказать мне – сделай это. Никто не узнает. И я, выслушав, заставлю себя забыть. Просто я хочу успокоить себя.
Костя потер лицо ладонями. С ним действительно что-то происходило все эти дни. Какая-то трещина рассекала его память, мешала ему, непостижимым образом усложняла жизнь, лишала равновесия. Туманные намеки Ертаулова на неведомые ему самому обстоятельства. Противоестественные, почти мистические силы, отталкивавшие его от Рашиды… Наваждение.