В госпитале Кит находился уже шесть дней после возвращения из плена, хотя ни возвращения, ни, собственно, плена, он не помнил. Длинный черный провал в памяти пожрал без остатка два месяца его жизни; а потом внезапно он очнулся от тряски и грохота в стальной утробе боевой колесницы, окруженный запыленными людьми в серых, пахнущих порохом, имперских мундирах.
— Лорд Ланкастер? Не волнуйтесь, свои. Как ваше самочувствие.
Кит не знал, что отвечать. Его чувства и мысли были самым фантасмагорическим образом раздроблены и перепутаны. Он смутно понимал лишь, что лежит на носилках, с раскалывающейся головой, с присосавшимися к запястьям и лодыжкам сегментированными щупальцами мобильных медсерверов. И еще он был адски голоден.
— Есть хочу, просто умираю, — проговорил он, не узнав собственного голоса, хриплого, надтреснутого, как у столетнего старика.
Кто-то из военных засмеялся, дружелюбно похлопав его по бледной руке, бессильно свисающей из-под простыни.
— Потерпите, сэр, через десять минут прибудем в госпиталь. Вы держались молодцом.
Видимо, Кит был вовсе не такой уж и молодец, потому что почти сразу опять провалился в непроглядную тьму, но на этот раз совсем ненадолго, благодарение Богу. Очнулся он уже в стерильной больничной палате под надзором целого батальона военных врачей. От гражданских они в лучшую сторону отличались безукоризненной статью и безупречной выправкой, а также тем, что постоянно залихватски щелкали каблуками и отдавали друг другу честь.
— Лорд Ланкастер, вы что-нибудь помните о вашем пребывании в плену?
— Нет.
— Совсем ничего не помните?
— Нет.
— Совсем-совсем ничего?
— Послушайте… умоляю… сжальтесь… дайте мне поесть!
Неизвестно, чем кормили его сэйнтисты в своих подземных бункерах, и кормили ли вообще, но он и впрямь был голоден до болезненных спазмов в желудке и синих искр в глазах. Не сказать, чтобы жизнь его баловала, но голодать — по настоящему голодать — Киту до сих пор не приходилось. Впервые он стал понимать, как можно убить кого-то лишь ради пищи. По счастью прежде, чем он набросился на врачей, пришла сестра с пластиковой миской бледно-зеленого от сельдерея овощного супа. Кит в секунду уничтожил подношение и, захлебываясь слюной, попросил добавки. Он съел четыре миски супа и уснул мертвецким сном.
Подобным образом он проводил последующие дни. Ел и спал. В перерывах между сном и едой, правда, приходилось терпеть бесконечные расспросы касательно своего самочувствия и обследования. Зато кормежка была отменная, а приставленная к нему персонально сестра милосердия с легкостью бы выиграла первый приз на конкурсе красоты. Не в столице, быть может, но в провинции — наверняка.
Таким образом Кит поправлялся не по дням, а по часам, что едва не привело к конфузу тем утром, когда сестра нежно растолкала своего сиятельного подопечного и первым делом предложила приспустить пижамные штаны. Окрепший организм немедля недвусмысленно отреагировал на радушное предложение, тем более сестра милосердия являла воплощенную эротическую грезу любого мужчины — грудастую белокурую красотку с ОГРОМНЫМ шприцем.
— Милорд, я должна сделать вам укол.
— Дьявол, как неудобно…
— Что-то не так? Вы себя плохо чувствуете? Что у вас болит?
— Эээ…
Уразумев, наконец, причину его замешательства, медсестра одарила Кита профессиональной материнской улыбкой.
— О, зачем же быть таким стеснительным? Хорошо, я выйду, а вы полежите тихонечко, успокойтесь, подумайте о чем-нибудь приятном.
Скрежеща зубами, Кит уставился в больничный потолок. Мысли его, по счастью, были достаточно мрачными, чтобы остудить любовный пыл похлеще ледяного душа. Сколько еще времени его собираются держать здесь. Сообщили ли семье, что он жив, здоров, сносно себя чувствует? А работа? Бог весть знает, что могло произойти за два месяца его отсутствия. Амнезия. Действительно ли черный провал в памяти был вызван, как его уверяли, контузией, от которой он пострадал при взрыве на заводе, и страданиями, перенесенными в плену? И неужели эти чудесные люди думали, он настолько наивен, что не способен отличить настоящих докторов от высоких чинов ОБ, набросивших на плечи белые халаты, а светскую беседу — от умелого допроса с пристрастием?
Вернулась лакомая, как пряничный домик злой колдуньи, белокурая медсестра.
— Вам лучше?
— Гораздо.
— Теперь я могу…
— Пожалуйста.
Когда красотка зашла с тыла, Кит и бровью не повел, ибо эта часть его тела, в отличие от некоторых прочих, была практически нечувствительна, закалена отцовским ремнем и розгами, которыми за малейшую провинность секли в привилегированной школе для мальчиков. Закончив экзекуцию, сестренка натянула одеяло до подбородка, уселась рядом и стала кормить омлетом с ветчиной. Кит уже был вполне способен есть самостоятельно… ладно, пусть. Она кормила его и щебетала мелодично, будто канарейка.
— Не нужно так смущаться. Нормальная реакция, значит, вы выздоравливаете. Вы и представить не можете, как приятно посмотреть на здорового… привлекательного мужчину. А то, знаете, каких сюда привозят. Солдаты. Без рук. Без ног. Кишки из животов вываливаются, мозги вытекают через нос и уши… им уже не до баловства. А еще… высший генералитет. Откуда, думаете, взялись решетки на окнах?
— Чтобы я не сбежал от вас, моя красавица, — пошутил Кит любезно.
— Нет. В прошлом году именно в этой палате отдыхал генерал-губернатор Фарелл… дебоширил сильно.
— Плакал и требовал бутылочку? — догадался Кит.
— Да, жаль, скончался он совсем недавно, а ведь человек был неплохой.
— Скончался? Генерал-губернатор? Почему?
Медсестра бросила на Кита манящий взгляд.
— Лорд Ланкастер, мне приказано ни в коем случае не волновать вас.
— И все же, вы волнуете… о, как вы меня волнуете…
Она склонилась ниже и прижалась тесней.
— Милорд, вы ведь беседовали с врачами. Такая тяжелая контузия, как у вас — далеко не шутки. Да еще просто страшно представить, что с вами вытворяли в плену. Били, пытали, накачивали наркотиками…
Амнезия еще не означала, будто Кит превратился в умственно отсталого имбецила. Если бы его два месяца кряду били, пытали и накачивали наркотиками, он бы сейчас никак не смог любезничать с хорошенькой медсестрой. Даже все еще изводящие его время от времени приступы лютого голода едва ли можно было объяснить скверным обращением. Он потерял фунтов десять из прежних своих ста восьмидесяти семи, но далеко не находился на грани истощения или голодной смерти. Очевидно, сэйнтисты обращались с ним прилично и оказали квалифицированную помощь при контузии. Не из добросердечия, разумеется, а из здорового прагматизма. Незачем подвергать риску жизнь важного заложника. Интересно…