– Еще изловили? Помню лик сей. Из владыкиных людей. Навстречу бичу божию ринулся? – князь пнул сапогом схваченного монаха и велел увести. А потом повернулся к Олегу:
– Здравствуй, боярин!
Олег молча поклонился и сделал вид, что для него нет ничего важнее, чем отскрести со своих доспехов прилипшие к ним водоросли и отжать одежду.
– Ладно-ть, боярин, не будь хмур, не вспоминай вчерашнее, – усмехнулся князь.
Вчерашний их разговор действительно не удался. Около полудня Андрею Ярославичу доложили, что отправленный к брату Александру в Орду гонец вернулся без языка, а в Переславле-Залесском, городе Невского, были пойманы присланные с Волги наушники, призывавшие затвориться от великого князя Владимирского, потому что недолго ему осталось властвовать. Потом еще явился епископ, который опять затеял разговор про то, что ордынцы кара божья за грехи, а каре божьей противиться нельзя, надо смириться и терпеть, как князь Александр Ярославич терпит. Поэтому к вечеру князь был крайне зол и разговаривал с Олегом не как с посланцем союзника тестя, а будто с соглядатаем от двора недружелюбного, если не враждебного государя.
– И тебе добрых долгих лет, княже, – Олег снова поклонился, скинул кольчугу и начал переодеваться в сухую одежду.
– Каждый раз новые слова находишь, боярин, – князь спрыгнул с коня. – Давай о делах поговорим.
И опять закрутился разговор – с того же, с чего начался вчера, но с поправкой на то, что Олег обвыкся в новой обстановке, наслушался разговоров и готов был говорить без экивоков. Князь спросил, придет ли помощь с Волыни, и вместо вчерашнего «вряд ли» в ответ услышал твердое «нет», потому как к галицким землям подошел Куремса, не менее опасный, чем Неврюй у границ Великого княжества владимирского.
Потом был вопрос, не стоит ли тогда пойти на выручку Даниилу Романовичу. Может, хоть в одном месте татаровье получится прогнать, интересовался князь. На это Олег ответил, что теоретически это было бы правильным решением, но вряд ли выполнимо – не пойдут городовые полки [64] на юг.
Беседу прервал протяжный звук трубы. Олег обернулся. К лагерю приближался еще один конный отряд – довольно внушительный. Стяги были свернуты, поэтому нельзя было определить, кто это. Потом один из знаменосцев ловко, на ходу прикрепил к древку полотнище, по ветру заплескалось синее знамя с каким-то водным чудовищем, и Олег понял, что к войску великого князя присоединился его двоюродный брат Болеслав Святославич Юрьев-Польский. А вскоре стало понятно, что он не один: чуть сбоку от основной колонны всадников ехал молодой человек, удивительно похожий на князя Андрея – это был Ярослав Ярославич Тверской, его младший брат.
Тверского князя сопровождали слуги, двое трубачей, небольшой конвой вокруг вьючной лошади с красивым ларцом на спине и знаменосец, обративший на себя внимание Олега. В седле он держался неестественно ровно, смотрел прямо перед собой. Бесстрастно невозмутим, невозмутимо бесстрастен.
Князья встретились, поприветствовали друг друга, а Олег все пытался поймать взгляд знаменосца: ему казалось, что в его глазах должно быть что-то особенное. Но шлем у того был с большой маской, поэтому ничего разглядеть было нельзя.
– Он слеп, – проследил за его взглядом князь Андрей.
Олегу стало неудобно. По-особенному неудобно. Такой спазм душевный ему был знаком. То же он испытывал несколько раз, когда работал по теме «Необъяснимые социальные проблемы» и ездил по российским приютам в 2010-х годах, переполненным, несмотря на благоприятную в целом ситуацию в стране. Бывало, приходилось ему смотреть искоса на какую-нибудь девочку-подростка с неудобным протезом, особенно ужасным в сравнении с живой ногой – стройной, красивой… А девочка вдруг обернется, поймает взгляд и спросит глазами: ты за мной? нет? чего тогда, скотина, уставился?! Он и чувствовал себя бестактной скотиной, краснел, отводил глаза, неуклюже разворачивался и уходил – вроде бы и не спеша, а самом деле бежал сломя голову.
Олег отвел глаза и увидел, что Андрей Ярославич уже велел снять с вьюка ларец, привезенный тверским князем, открыть его и теперь стоял перед дружинниками с образом Андрея Первозванного в руках.
– Владыка благословения так и не дал, но икону мы все-таки увезли.
Послышалось несколько возбужденных голосов. Сначала Олег подумал, что сможет наконец-то задокументировать пример публичного несогласия светской элиты с духовной в землях под юрисдикцией митрополита Московского, но, приблизившись, понял, что о епископе не говорят. Прибывшие с тверским князем сообщали, что отсутствие благословения дало возможность князьям уклоняться и от личного участия в сражении с Неврюем, и от присылки войск, хотя великий князь Владимирский и объявил поход. Из Нижнего Новгорода, из Городца, из Костромы и Ростова ответили в том духе, что без благословения идти на рать – грех.
Андрей Ярославич, послушав стоящих вокруг, помрачнел, резким движением головы подозвал слугу, отдал ему икону, вскочил на коня, поднял его в галоп и поскакал в сторону от лагеря. Несколько седобородых дружинников, владимирские бояре, помнившие еще отца князя Андрея, Ярослава Всеволодовича [65] , иронично переглянулись. Олег знал, о чем они думают. «Плетью обуха не перешибешь» – что-то вроде этого говорил один из них, Путята, накануне на совете у князя.
«В данниках хочешь ходить!» – выкрикнул тогда в ответ Пимша, один из самых молодых в думе, сам княжеского рода, но из изгоев, потомок младшего из сыновей знаменитого Ивана Берладника [66] , на закате дней переселившегося в Залесье и отвоевавшего большую вотчину за Костромой, у Чухломы. Дело чуть не дошло до схватки, и только князь, неожиданно продемонстрировавший способность взреветь чуть ли не громче медведя, заставил всех усесться на места.