– Десять гвоздик, – попросил он у цветочницы.
– А почему столько-то? – удивилась она. – Завянут до кладбища по такой жаре…
– Это вон для того старика, – махнул рукой Олег в сторону Исторического музея. Старушка оглянулась и добавила еще четыре цветка.
К «тому старику» Олег и приезжал в Москву. Это был небольшой частный памятник, стоящий метрах в пятидесяти от конной статуи маршала Жукова [149] . Пожилой сержант в форме времен Великой Отечественной войны, на груди медаль «За отвагу» и два ордена Славы, сидел на лавке из двух пеньков и пары досок и печально смотрел на маршальского коня. На постаменте была выбита надпись: «Только благодаря ему».
Олег подошел, поставил гвоздики в гранитную вазу, вмурованную в мостовую, по обыкновению сел на стоящую неподалеку скамеечку. Закрыл глаза.
Великая Отечественная, вернее Вторая мировая война, была самой длинной его экспедицией. Практически неотлучно он пробыл на разных фронтах шесть лет. Впервые он оказался под огнем как польский ополченец в Сарненском укрепрайоне, к которому подошли танки Красной армии [150] , вечером 18 сентября 1939 года. Страшнее всего ему было в январе 1942 года, когда 2-я ударная армия впервые пробовала форсировать Волхов [151] . Казалось, бессмысленнее тех потерь быть не может, но потом и более жуткое стало привычным. Последним боем, в котором он принял личное участие, стал рейд на Кабанатуан в январе 1945-го. Тогда американские рейнджеры и филиппинские партизаны совершили 50-километровый переход по тылам японцев до лагеря военнопленных, уничтожили охрану и вывели уже почти расставшихся с жизнью людей.
За эти шесть лет Олег двенадцать раз становился «пропавшим без вести», чтобы оказаться в другом месте, где его ждала очередная задача. Последний раз это случилось по дороге в Вашингтон, когда он вез письмо Роберта Оппенгеймера [152] президенту США Гарри Трумэну. Это был документ с предложением сбросить первую атомную бомбу не на Киото или Хиросиму, а взорвать на приличной высоте на виду у всего Токио. Ну а уж если и после этой демонстрации японское правительство откажется капитулировать, то отправить вторую уже на один из городов-целей.
Добраться не удалось, и это была неспланированная катастрофа. Над Оклахомой у самолета, в котором Олег летел, остановились оба двигателя, и только благодаря мастерству пилота удалось кое-как приземлиться. Олег сильно пострадал, и врачи Боткинского госпиталя, куда его доставили после спешной эвакуации в 2228 год, думали, что правую ногу точно не удастся спасти. Но обошлось.
Размозженная нога давно о себе не напоминает, а локоть, поврежденный у Понеретки, лишь чуть-чуть скулил. Олег устроил руку удобнее и, как обычно, задал себе вопрос: пришлось ли ему в новой экспедиции увидеть нечто такое, что затмило бы подвиг такого вот сержанта и миллионов таких же солдат, вытянувших на своем горбу тяжелейшую войну, превозмогая трудности, созданные противником и собственными начальниками – от полковников до вождя?
Нет, не пришлось, был ответ. Но когда Олег попытался вспомнить лица «сержантов» переславской битвы, которым тоже было солоно, не получилось. Ни Робшу, ни Сребру не вышло у него оживить в памяти. Ни Бурсу, ни Шрадена. Урдин почему-то запомнился только головой черта на своей плетке, а вместо Жидислава было лишь кровавое месиво.
Не мог по одной причине: из головы не шел последний разговор с Андреем.
Случился он вечером того дня, когда Шурик вытащил Нормана из болота, куда князь Андрей Ярославич велел загнать обоз с казной. Только завечерело, невдалеке от лагеря, где Олег расположился на ночлег со своим отрядом, необычно, на манер легендарного Фенрира [153] , почуявшего острие меча на своем небе, завыл волк. Олег, который только-только убаюкал раненую руку и уже засыпал, чертыхнулся. Он знал, что теперь, несмотря ни на что, надо вставать и идти на запад, пока не остановит шум кошачьих шагов и запах рыбьего дыхания.
Встретились с Андреем они на берегу реки Медведицы. Ночь была безлунной, лиц друг друга они не видели. Разговор начался в тоне, который напомнил Олегу первые месяцы после того, как Андрей возглавил ЦПХ. Новый директор безжалостно резал программы перебросок, которые не были оплачены заказчиками, и секвестировал многие собственные исследования Центра.
Олег тогда работал по теме «Крепостное право в Российской империи и Русская православная церковь» и должен был отправиться в 1859 год, чтобы проверить на детекторе лжи митрополита Филарета [154] : действительно ли ему Сергий Радонежский говорил во сне, что не нужно освобождать крестьян. Эту экспедицию Андрей тоже заморозил, хотя научная ценность ее была более чем очевидной. Олег пришел к нему выяснять отношения, и дело закончилось перевернутым столом в директорском кабинете.
Теперь голос Андрея опять дребезжал. Он говорил сквозь зубы – значит, был взбешен до предела.