— Наверное, тебе нарисовали целую картину. Как соблазнительно иметь отца, который может оставить тебе в наследство богатство и создать блестящее положение? Ради наживы ты обманом вторглась в мой дом. Но я не нарушу клятвы, которую дал самому себе и Богу, покидая Европу. У меня нет ребенка. Я не желаю иметь его, даже если людской закон десять раз присудит его мне! Тебе пора паковать вещи и поспешить назад за океан, туда, откуда ты явилась. Я не хочу быть жертвой лжи.
— Вот этого-то я и опасался! — пробормотал Густав и, расправив плечи и подняв голову, громко обратился к взволнованной девушке: — Фрида, разбуди же в нем отцовское чувство! Видишь, меня он не слушает, тебя же должен выслушать. Так говори же! Разве ты не чувствуешь, что все решается сейчас?
Но Фрида молчала, она даже не пыталась разомкнуть свои судорожно сжатые губы. Тоже мертвенно-бледная, она смотрела с тем же выражением мрачного упорства, которое искажало черты Франца Зандова.
— Оставь меня, дядя Густав! — наконец процедила сквозь зубы она. — Я не могу теперь просить и не стала бы делать этого, даже если бы на карту была поставлена моя жизнь. Я только намерена сказать отцу, что неповинна в том «обмане», в котором он меня упрекает.
Хрупкая фигура юной девушки выпрямилась, темные глаза вспыхнули, а вслед за тем, не в силах вынести нанесенные оскорбления, она дала волю своим чувствам.
Подойдя к отцу, Фрида резко и страстно воскликнула:
— Тебе незачем было так жестоко отталкивать меня. Ведь я сама ушла бы в тот момент, когда мне стало бы ясно, что то единственное, что я здесь искала, — отцовское сердце — останется для меня закрытым. Я никогда не ведала родительской любви. Мать была мне чужой, об отце я знала только, что он живет далеко, за океаном и отверг меня из ненависти к моей матери. Я прибыла сюда с неохотой: ведь я тебя не знала и не испытывала к тебе ничего, кроме страха. Но дядя убедил меня. Он постоянно твердил, что ты одинок и озлоблен на весь мир, что ты глубоко несчастен, несмотря на все свое богатство, что ты нуждаешься в любви и только я одна могу дать тебе ее. Последним доводом он заставил меня, несмотря на сопротивление, отправиться сюда за ним. Этим он укрощал меня каждый раз, когда я хотела вернуться в Германию. Но теперь он, вероятно, не станет удерживать меня, а если бы и попытался, то я все-таки вырвалась бы отсюда. Владей своими богатствами, отец, которые, по твоему мнению, только и влекли меня. Они не принесли тебе блага — это я давно поняла и убеждаюсь вновь из твоих слов. Если бы ты был беден и покинут, я попыталась бы все-таки полюбить тебя, теперь же я не смогу. Я уйду из этого дома сейчас же.
В гневной вспышке юной девушки чувствовались одновременно отчаяние и упрямство — именно в этом проявилось сходство дочери с отцом. Ее дерзкие откровенные слова оказали неизмеримо более сильное действие, чем это могли бы сделать просьбы. Если бы она вспылила случайно, то никто не обратил бы внимания. Сейчас же, в момент крайнего возбуждения, противоречивые качества ее характера проявились с такой силой, что разрушилось всякое сомнение в родстве шестнадцатилетней девушки и этого сурового седовласого мужчины.
Франц Зандов невольно должен был заметить их семейное сходство. Ведь это его глаза горели перед ним, ведь это его голос звучал в его ушах, ведь это его собственное упрямство было теперь направлено против него. Все его черты до единой повторились в дочери. Голос крови и сходство характеров заявили о себе так громко и неопровержимо, что в нем стало постепенно исчезать мрачное чувство уязвленного собственного достоинства, владевшее им так долго.
Фрида обратилась к дяде:
— Через час я буду готова в дорогу. Прости, дядя Густав, что так плохо следую твоим указаниям и делаю бесплодным твое самопожертвование, но я не могу поступить иначе, не могу!
Она порывисто прижалась лбом к груди Густава, но это длилось лишь одно мгновение, затем она вырвалась из его объятий, проскользнула мимо отца и, словно за ней гнались, помчалась через парк к дому.
Франц Зандов, увидев свою дочь в объятиях брата, сделал было движение, словно хотел вырвать ее из них, но его рука бессильно опустилась, и он сам как подрезанный опустился на стул и закрыл лицо руками.
Густав же не сделал никакой попытки удержать племянницу. Скрестив на груди руки, он спокойно наблюдал за братом и, наконец, спросил:
— Ну, теперь ты веришь?
Франц Зандов выпрямился, он хотел ответить, но ему трудно было говорить.
— Я думал, что эта встреча должна была бы убедить тебя, — продолжал Густав. — Ведь сходство прямо-таки поразительное. Ты видел себя в своем ребенке, как в зеркале. Франц, если ты не веришь и этому свидетельству, тогда, конечно, все погибло.
Франц Зандов провел рукой по лбу, покрывшемуся холодным потом, а затем поглядел на дом, где исчезла Фрида.
— Позови ее назад! — тихо попросил он.
— Бесполезно, она все равно не послушается меня. Да разве ты сам вернулся бы, если бы тебя так оттолкнули? Фрида — дочь своего отца, она не приблизится к тебе, только ты сам сможешь привести ее обратно.
Опять наступило продолжительное молчание, затем Франц Зандов, хотя и медленно, с трудом, поднялся. Густав, положив руку на его плечо, произнес:
— Еще одно слово, Франц! Фрида знает о прошлом лишь то, что должна была знать в силу крайней необходимости, и ни слова больше. Она и понятия не имеет о том, из-за чего ты отверг ее и вследствие какого страшного подозрения долгие годы держал ее вдали от своего отцовского сердца. Я не нашел в себе сил открыть ей правду. Она думает, что ты возненавидел ее мать за то, что та разошлась с тобой после несчастного брака и повенчалась с другим человеком и что ты перенес эту ненависть на нее. Этой причины для нее достаточно, и она не спрашивает ни о какой другой. Поэтому и оставь ее при этой мысли. Думаю, ты поймешь, что я не позволил твоей дочери хоть сколько-нибудь проникнуть во всю глубину твоего семейного несчастья и умолчал о самом страшном подозрении. Если ты не коснешься этих обстоятельств, то Фрида никогда не узнает о них.
— Б... благодарю тебя! — И Франц Зандов схватил руку брата.
Тот крепко пожал ее и, когда Франц повернулся и быстро зашагал к дому, со вздохом произнес:
— Он пошел к ней. Слава богу! Ну, пусть они теперь одни разбираются. Моя миссия почти завершена.
Фрида вбежала в свою комнату, находившуюся в верхнем этаже виллы. Любая другая на ее месте залилась бы слезами или отвела душу с участливой Джесси, но Фрида не сделала ни того, ни другого — она лишь с нервной поспешностью стала готовиться к отъезду. Безжалостные слова отца терзали ее душу, в голове пульсировала лишь одна мысль: «Прочь из дома, откуда меня так оскорбительно выгнали!.. Прочь, прочь как можно скорее!»
Фрида раскрыла чемодан, стоявший в углу комнаты, и стала бросать туда свои вещи. Она делала это молча, без слез, но в бешеной спешке, словно хотела избежать какой-то опасности. Стоя на коленях перед чемоданом, она укладывала в него платье, когда за дверью на лестнице послышались шаги. Она подумала, что это, наверное, Густав. Девушка знала, что он придет к ней, и хотела попросить его поехать вместе в какую-нибудь гостиницу. Там он мог бы сделать распоряжения, касающиеся ее отъезда. Она готова была всему подчиниться, лишь бы дядя не пытался удерживать ее здесь. Шаги приблизились, дверь отворилась, и на пороге появился ее отец, Франц Зандов. Фрида задрожала, платок, который она сжимала в руках, упал на пол, а она, словно парализованная, не могла шелохнуться. Франц Зандов закрыл дверь и подошел вплотную к дочери, он поглядел на открытый чемодан, разбросанные вещи и спросил: