Поразмыслив, Анна сочла это предложение разумным и согласилась дождаться возвращения корабля. Конечно, она не предполагала, что остановка в Марселе окажется столь долгой, но ожидание имело свой резон — в таком случае Анна отправилась бы не просто куда глаза глядят, по наитию, а серьезно подготовилась к этой поездке, тем более, что предстоящее путешествие потребовало бы от нее не только сил, которые были уже на исходе, но и денег, которые она намеревалась расходовать экономно и по точному адресу. Идея месье Корнеля давала ей одновременно и передышку, и шанс все хорошо рассчитать.
И первое время все так и шло. Анна жила у месье и мадам Венсан на правах доброй знакомой. Она пользовалась всеми привилегиями домашнего — своего, близкого человека: подружилась с мадам Вив и снискала расположение детей хозяев, иногда заходивших к родителям после воскресного посещения церкви. Сын месье Венсана, младший среди детей, — Огюстен — учился в Политехнической школе и навещал родителей редко. Зато дочери, благополучно выданные замуж, жили здесь же, в Марселе.
Младшая готовилась вскоре стать матерью и поэтому не часто баловала мать и отца своими посещениями. Старшая же дочь месье Венсана — Армина — имела уже десятилетний опыт семейной жизни и приходилась Анне ровесницей. Она наведывалась к родителям чаще других и всегда — в обществе двух своих очаровательных дочурок-погодков, глядя на которых, у Анны тревожно сжималось сердце. Визиты шумной, но прелестной компании Армины с дочерьми внесли смуту в ее душу — Анна вдруг заволновалась и, быть может, впервые взглянула на себя со стороны.
Все это время она вела себя, как одержимая: куда-то бежала, ехала, плыла, догоняя и опаздывая, обретая и снова теряя — любовь, надежду, близких ей людей. Неожиданная пауза и волшебный климат Марселя успокоили Анну. Она с наслаждением гуляла по узким улочкам старого города, террасами поднимающимся вдоль холмов, отделяющих город от долины Роны и создающих удивительный по своей целебности микроклимат. Конечно, Марсель был неуловимо похож на все портовые города — с глубокой гаванью, переполненной судами и суденышками, причалами, загроможденными тюками, мешками и бочками, с полуголыми громогласными грузчиками, с непривычным и грубым шумом таверн, с въедливым запахом рыбы и до головокружения пряным — удушливо благоухающих цветов. Но никогда еще Анна не жила так долго повседневной жизнью южного порта и, привыкнув к прозрачности и линейности Петербурга, лишь сейчас впервые ощутила на себе власть иной природы — вечно зеленой и страстной.
Она открыла для себя неповторимые марсельские закаты в легких перьях невесомых, окрашенных в розовое облаков, теплую синь погружающихся в сон холмов и само море. Море, которое Анна прежде воспринимала только как препятствие на пути, как расстояние, измеряющее протяженность ее разлуки в пространстве. Здесь же море было частью жизни каждого человека, и Анна вскоре начала ощущать его благотворное влияние — к ней возвратилось чувство и желание прекрасного: Анна вернулась к книгам и музыке — роялю, который стоял в гостиной приютившего ее дома.
Сами Венсаны занимали весь второй этаж, но среди других комнат главной, несомненно, являлась гостиная из двух сообщающихся залов, один из которых был устроен на манер концертного — там находился рояль, а расположение кресел и диванов создавало подобие амфитеатра. Высокие потолки и кипарис декоративных панелей способствовали акустике, и в таких благоприятных условиях музицирование и пение Анны произвело на ее хозяев неизгладимое впечатление, зародив в их умах сюжет — далекий от действительности, но так свойственный людям южного темперамента.
В деталях этого сюжета Анна не была уверена, но по отдельным репликам мадам Венсан догадалась, что ей приписана и большая слава, и большая любовь — конечно же, неразделенная. Или — разделенная, но не очень, то есть — с красивым, но печальным финалом. И, если бы не регулярные посещения родительского дома Арминой с девочками, Анна еще долго бы находилась во власти чар этого сказочно прекрасного города и непредвиденных обстоятельств.
Но однажды маленькая Люсьена, привыкнув со временем к новому лицу и присутствию в доме бабушки и дедушки незнакомой тети, разыгралась и, бегая по саду, расположенному во внутреннем дворике за домом, испугалась чего-то или кого-то, как ей показалось, промелькнувшего в траве. Желая успокоить Люсьену, Анна, с согласия Армины приглядывавшая за игравшими в саду девочками, протянула к ней руки, и та послушно взобралась к ней на колени. Армина, увлеченно обсуждавшая с матерью в гостиной последние городские новости, немедленно выглянула на крик дочери в открытое настежь окно. И, убедившись, что все в порядке, вдруг с интересом посмотрела на мадам Жерар.
— А где сейчас ваши дети? — вполне дружелюбно и даже с состраданием спросила она Анну, когда та вернулась в дом.
— Я не замужем, — после неловкой паузы прошептала Анна, с заметным сожалением выпуская из объятий непоседливую Люсьену. Успокоившись, та почти мгновенно забыла о недавних страхах и снова устремилась на лужайку — играть в серсо с сестрой, терпеливо поджидавшей ее на скамейке под каштаном.
— Как вам будет угодно, — пожала плечами Армина. Она не решилась настаивать, но про себя отметила: мадам Жерар солгала — вот только зачем? Какая тайна скрыта в ее прошлом?
По секрету от Анны Армина поделилась своим наблюдением с матерью, и та, засомневавшаяся в ее словах, приглядевшись к тому, как ведет себя и чувствует Анна в присутствии ее внучек, согласилась: мадам Жерар тоскует по детям. Правда, она так и не смогла решить, какая это тоска — несостоявшегося материнства или разлуки с реально существующими малышами. Но с той поры Анна в глазах мадам Венсан приобрела еще и ореол мученицы, что подтверждало и резкое с того дня изменение в поведении ее гостьи.
Анна заскучала — у нее испортился аппетит, пропал прежде живой интерес к музыке, и общение с домочадцами семьи Венсанов приобрел оттенок напряженной вежливости, а порой даже принуждения. И, хотя большинство марсельцев связывают эту перемену в настроении женщин с периодом зимних дождем, Анну мучили не отсутствие чистого неба и яркого солнца, а угрызения совести, которые не давали теперь ей покоя ни днем, ни ночью.
Как она могла так поступить?! Анна то и цело задавала себе этот вопрос. Спрашивала и не находила ответа, а, если ответ и возникал, то теперь он представлялся ей всего лишь хитрой уловкой, к которой она прибегала, не отдавая отчета в истинных причинах случившеюся. А ведь такой поступок прежде казался ей невозможным и безнравственным — уехать, оставить детей на стороннего попечителя, предпочесть заботу о семейном очаге доле «искательницы приключений», пусть даже и вынужденной.
И разве не должна была она, несмотря ни на что, оставаться с детьми? И разве не было решение Владимира сказаться безвестным, хотя и невинно осужденным, продиктовано именно этой заботой о семье, о благополучии любимой супруги и детей? И разве не пошла Анна против его воли, предпочитая поиски пропавшего мужа самому главному в своей жизни — здоровью и счастью их детей?
Анна разрывалась между долгом матери и супруги. Любовь к детям, оставленным ею по воле рока, наполняла ее сердце невыносимой тоской, а душу — тяжестью вины, требующей немедленного искупления. Любовь к мужу гнала ее на край света — куда угодно, лишь бы вновь увидеть Владимира, соединиться с ним, восстановить то равновесие, тот покой и уверенность, что были связаны для нее с присутствием мужа, мужчины в ее жизни.