— Я не свихнулся, — подтвердил Джейк, глядя на нее.

— Эта борьба уже лет двадцать — предмет городских шуток, — продолжала доктор, глядя не на него, а на Маллоу. — Боюсь только, что теперь она перестала быть смешной. Вероятнее всего, и эти почтенные господа объединили против вас свои интересы. Город объявил вам войну.

Джейк не сводил с доктора взгляда.

— Нет, нет, — покачала головой та.

Саммерс стиснул край одеяла.

— Но почему? Ведь вы сами сказали только что…

— Мистер Саммерс, мы уже обсуждали с вами эту тему. Я рада, что ваши дела не так плохо, как могло быть, но, тем не менее, настаиваю.

Д.Э. обратил умоляющий взор на компаньона.

— Сколько их было? — спросил Маллоу.

Джейк показал три пальца. Взгляд его сделался пристальным, и М.Р. наклонился к самой подушке.

Разговор велся шепотом, но доктор отчетливо расслышала, как Маллоу спросил:

“Что ж ты ляпнул, что ты Джулия?” И испуганный ответ: “Не знаю.”

Последовала пауза, потом — едва слышная, неразборчивая перебранка и затем она услышала, как пациент произнес: “…другого врача. Мужчину”. Повисло молчание.

— Мисс Бэнкс, — обернулся к ней Маллоу, — вы не могли бы на секундочку оставить нас вдвоем? Мне нужно сказать компаньону кое-что конфиденциально.

Одновременно он сделал ей страшные, или, вернее сказать, конфиденциальные глаза, и доктор, поколебавшись, покинула палату.

Когда она заглянула снова, пациент лежал с непроницаемым лицом, совершенно молча и, если уместно такое выражение, умиротворенно. Доктор Бэнкс удивилась.

— Что вы ему сказали? — спросила она, когда они с Маллоу спустились по лестнице. Маллоу нацепил кепи. Сгреб вещи компаньона.

— Сказал, что могу только отвезти его в больницу для бедных.

Очень хорошо, очень приятно

Доктор вернулась в палату.

— Завтра-послезавтра вам станет легче, мистер Саммерс, — сказала она. — Три-четыре недели — не такой большой срок. Сами не заметите, как вернетесь домой.

Ни слова в ответ.

— Какой вы бываете приятный собеседник!

На лице пациента промелькнуло нечто, напоминающее усмешку.

Доктор Бэнкс одобрительно улыбнулась.

— Ну что же, хорошо. Теперь я намерена командовать, понукать, заставлять вас делать разные гадости и всяческими способами издеваться. Смиритесь. У вас нет другого выхода.

Тишина сделалась прямо-таки удручающей. Доктор Бэнкс встала.

— Это была шутка, мистер Саммерс.

С этими словами она вышла.

Тем временем М.Р. Маллоу заперся в комнате. Он наливал себе еще виски. Он был страшно пьян. Если бы кто-нибудь мог выдать ему документ, заверяющий, что в ближайшее время Мармадьюк Реджинальд Маллоу будет всего-навсего избит, М.Р. был бы счастлив. До известной степени. Но такой бумаги никто давать не собирался, а главное, теперь он остался один с ужасными вопросами: что теперь делать и где взять деньги?

Рождество обещало быть отвратительным.

На следующий день, 2 декабря 1911 года Среда

— Мистер Саммерс, — миссис Кистенмахер аккуратно потрясла его за руку, — пора вставать.

Коммерсант сонно посмотрел на часы: часы показывали шесть утра.

— Подождите, как? Почему? Я…

— Ну, теперь вы уже не "ха-ха-ха”, как вчера? — жесткое лицо няньки выражало удовлетворение. — Поднимайтесь, я покажу вам оч-чень интересную вещь.

Она откинула одеяло, и коммерсант принялся выбираться из койки.

Затем няня сделала знак следовать за собой и направилась к двери.

— А куда? — попробовал спросить коммерсант, но ответа не получил.

И тут же понял, куда: она открывала дверь в ванную.

Там, стоя голым на резиновом коврике, Д.Э. Саммерс принял свою первую на сегодня процедуру: сначала горячий, затем ледяной душ. Это издевательство повторилось с полдюжины раз прежде, чем коммерсант сбился со счета. Наконец, повернули кран и последние ледяные струи с утробным звуком унеслись в трубу.

Миссис Кистенмахер накинула ему на плечи простыню, аккуратно в нее завернула.

— Очень хорошо, очень приятно! — сказала она.

Затем отобрала простыню и взяла со стула ночную рубаху.

Саммерс трясся мелкой дрожью, держась к няньке спиной.

Надевание длинной, до лодыжек, рубахи с такими же длинными рукавами — тот еще процесс для человека, у которого сломаны три ребра. А когда этот процесс сопровождается обещаниями повторять такое вот удовольствие каждое утро — ваша койка в палате начинает казаться вам тихой гаванью, единственным прибежищем, спасением и, в целом, не такой плохой вещью.

Но когда коммерсант, заново перевязанный, вернулся в эту гавань, получил горячий компресс на живот, был тщательно укрыт двумя одеялами и одним пледом, и уже почти устроился так, чтобы хоть немного прийти в себя, в палату вошла доктор Бэнкс. Она поставила на столик эмалированную кювету, сняла с кюветы салфетку и в руках у нее оказался шприц.

— Ничего страшного, — предупредила она.

— Очень хорошо, очень приятно, — пробормотал коммерсант.

— Ну, если вы можете шутить, значит, уже не боитесь.

Тут доктор обнаружила, что пациент молча смотрит на нее широко раскрытыми глазами.

— Это что такое? — тем же тоном спросила она, хотя прекрасно знала, что именно произошло. — Мистер Саммерс, ай-ай-ай.

От этих последних слов мистер Саммерс побледнел так, что доктор достала нашатырь, который заблаговременно положила в карман халата.

— Даю вам две минуты, чтобы набраться храбрости, — сказала она.

(В точности, как в тот раз, когда ее теперешний пациент потерял сознание во время вакцинации).

— Нет, — помедлив, отозвался коммерсант, отодвигая ее руку с нашатырем.

— Нет?

— Нет-нет.

— Ну, прекрасно.

Однако, ничего не изменилось: пациент застыл, как будто его парализовало.

— Мистер Саммерс.

Коммерсант моргнул в знак согласия, но более ничего.

— Хорошо, — доктор Бэнкс положила шприц обратно, накрыла салфеткой и сделала вид, что уходит. — Я вернусь через несколько минут. Постарайтесь за это время взять себя в руки.

Уходить не понадобилось.