Лейди. Отцовская мандолина, песни, которые мы с ним распевали в винограднике...
Дэвид. Только это я и вспоминаю, Лейди... Только это!..
Лейди. «Core ingrata!» «Come la rosa!» И мы с вами прятались где-нибудь, а он звал: «Лейди! Лейди!» (Поворачивается к нему.) Могла ли я отозваться, если губы мои были прижаты к вашим! (Глубоко, со всхлипом, вздохнула, глаза ее широко раскрылись, рука зажата рот, словно сказанное только что непереносимо для нее.)
Дэвид резко отворачивается.
Музыка обрывается.
Джейб начинает стучать, вызывая ее наверх.
Она идет к лестнице, останавливается и снова оборачивается к нему.
Я не из тех, кто прощает зло! Не смейте появляться здесь снова! А если ваша распустеха-сестра заглянет сюда, — пусть за ней приезжает кто угодно, только не вы, только не вы! Я не хочу снова ощущать в себе этот нож!
Она тяжело дышит, прижав руку к груди.
Дэвид отворачивается от нее и идет к двери.
Она делает шаг по направлению к нему.
Но жалеть меня нечего! Дела мои не так уж плохи. Мне есть чем заполнить жизнь! Вот эта лавка! А весной откроется кондитерская, она сейчас переоборудуется: я превращу ее в место, где будет встречаться молодежь, она станет похожа...
Взявшись за ручку двери, он медлит, повернувшись к ней спиной.
...станет похожа на отцовский виноградник, где народ собирался по вечерам пить вино и где вы оставили самое лучшее, что было в вашей жизни!
Дэвид. Лейди, это...
Лейди. Да?
Дэвид. ...правда! (Открывает дверь.)
Лейди. Теперь идите. Я просто хотела, чтобы вы знали — я еще поживу.
Дэвид выходит под непрекращающийся стук Джейба.
Она застыла на месте, оглушенная.
Медленно входит Вэл, она не сразу замечает его.
(Шепотом.) Какая же я дура!..
Вэл. Что?
Лейди (идет к лестнице). Какая дура!.. (Тяжело ступая, с усилием поднимается по лестнице.)
Освещение сцены медленно меняется, обозначая разрыв во времени между картинами.
Свечерело.
Вэл один, видимо, собирается уходить.
За окном яростно пламенеет закат.
Большая, грузная женщина открывает дверь и останавливается на пороге, глядя прямо перед собой испуганными, словно ослепшими глазами.
Это Ви Толбет.
Вэл (оборачиваясь). Здравствуйте, миссис Толбет.
Ви. Что-то у меня с глазами. Ничего не вижу.
Вэл (подходит к ней). Позвольте, помогу. Вам, наверно, било в лицо заходящее солнце, когда ехали сюда. (Ведет ее к креслу для примерки обуви у окна, справа.) Вот сюда, присядьте, пожалуйста.
Ви. Спасибо... Большое спасибо.
Вэл. Я вас не видел с тех пор, как вы привели меня сюда узнать насчет работы.
Ви. Священник к вам еще не заходил? Отец Тукер? Я взяла с него слово обязательно побывать у вас. Я ему сказала, что вы у нас недавно и еще не приписаны ни к одному приходу. Мне бы хотелось, чтоб вы посещали нашу церковь.
Вэл. Это... очень любезно с вашей стороны, миссис Толбет.
Ви. Епископальную...
Вэл. Да-да, конечно.
Ви. Разверните, пожалуйста, эту картину.
Вэл. Сейчас. (Срывает бумагу, которой обернута принесенная ею картина.)
Ви. Вот она, наша церковь... Такой она рисуется в моем воображении. Вы знаете, Джейб и Лейди не ходят в церковь, и, мне кажется, эту картину следует повесить у Джейба, пусть смотрит. Быть может, глядя на нее, бедняга хоть перед смертью обратит свой взор к Иисусу.
Вэл ставит картину к стулу, справа от прилавка и, присев на корточки, долго и серьезно всматривается.
Ви нервно покашливает, встает, нагибается, чтобы взглянуть на свое творение, неуверенно садится опять.
Вэл тепло улыбается ей, снова смотрит на холст.
Вэл (наконец). А это что нарисовано? Вот здесь?
Ви. Это церковный шпиль.
Вэл. А-аа!.. Разве он красный?
Ви. Нет, но...
Вэл. Почему же вы нарисовали его красным?
Ви. Видите ли, я... (Нервный смешок, она возбуждена, как ребенок, и возбуждение ее все растет.) Просто он представился мне красным... Я рисую не то, что на самом деле, а то, что чувствую... Внешность обманчива, глазам доверять нельзя. Я рисую, когда мне привидится что-нибудь, когда меня посетят видения...
Вэл. Да-да, привидится... видения... (Встает, кивает головой с подчеркнутой серьезностью.)
Ви. Моя живопись основана на видениях, я художник-визионер.
Вэл. Да?
Ви (со скромной гордостью). Как раз за это меня так и хвалят в нью-орлеанских и мемфисских газетах. Мой стиль называют примитивным, основанным на видениях. Одна из моих работ выставлена в музее Одюбон-парка, и меня просили дать еще. Но я не могу писать по заказу: мне надо дождаться видений... Я не могу рисовать без видений... Я не могу жить без видений!
Вэл. И всегда они у вас были?
Ви. Нет, только с тех пор, как я появилась на свет... (Останавливается, сама пораженная нелепостью своего ответа.)
Оба внезапно смеются.
(Поспешно продолжает, беспокойно вертясь на своем стуле и жестикулируя стиснутыми руками; большая грудь ее тяжело вздымается от какого-то странного возбуждения.)
Я появилась на свет в сорочке. Это такая пленка, тонкая-тонкая, вроде вуали, она покрывала мне глаза. Это называется сорочкой. Если человек родится в сорочке, значит, его будут посещать видения, и они меня действительно посещали...
(Останавливается, чтобы набрать дыхание.)
Чуть меркнет свет.
Когда я была еще маленькой, умерла моя сестра, она прожила всего сутки после появления на свет. Пришлось крестить ее ночью, чтобы спасти ее душу.
Вэл. У-гу... (Сидит напротив нее и внимательно слушает, улыбаясь.)
Ви. Священник пришел в полночь. Закончив обряд, он дал мне чашу со святой водой и попросил вылить — только обязательно на землю. А я не послушалась. Мне было страшно выходить ночью из дому, когда рядом... когда рядом — смерть! И я потихоньку прошла в кухню и вылила святую воду в раковину. Грянул гром, раковина сразу почернела, стала черная-черная!..