– Говори, любовь моя. Ты рождена для этого.
Она открыла рот и набрала в легкие воздуха.
– Mein Volk! [4] – проговорила она.
Никто не услышал.
– Громче, – шепнул Сомертон.
– Люди! – крикнула она. – Успокойтесь. Нет никаких причин для паники. – Она обернулась к стражникам, выстроившимся полукругом у края сцены. Они защищали ее. Кровь быстрее потекла по жилам, прибавив Луизе уверенности. – Стража! Десять человек направо, десять налево! Навести порядок на площади!
Стражники бросились выполнять приказ.
Луиза выпрямилась.
– Люди! – громко проговорила она. – Мой народ! Стража здесь. Стрелок… – Она поискала глазами Гатерфилда и увидела его златовласую голову на восточном краю площади. Он крепко держал человека в синем морском мундире. Какое облегчение! – Стрелок пойман, бояться нечего.
Удивительно, но толпа начала успокаиваться. Сначала остановилось всего два или три человека, рядом с ними еще несколько. Какой-то юноша стал проталкиваться к сцене, взирая на Луизу, как на божество.
Интересно, как она сейчас выглядит? Вероятно, неплохо.
Она протянула к толпе руки:
– Жители Хольштайна! Давайте покажем, что мы их не боимся. Докажем, что мы не позволим клике полубезумных фанатиков управлять нашими судьбами.
Теперь ее уверенный голос звенел над толпой. Именно так разговаривать с людьми ее когда-то учила Динглби. И ситуация начала быстро меняться. Все больше людей прислушивались к ее голосу, останавливались и во все глаза смотрели на нее.
Рука Сомертона коснулась ее поясницы. Луиза еще раз глубоко вздохнула.
– Дорогие мои! Я много месяцев провела в изгнании после того, как злые люди убили моего отца и мужа и захватили власть в моей стране. Я жила в Англии в доме моего дяди, герцога Олимпии, с моим супругом – графом Сомертоном, который верно и преданно охранял меня.
Вспышка интереса?
– Теперь я вернулась в надежде вновь обрести честь управлять моей любимой страной, в которой мне повезло родиться, вырасти и стать наследницей династии благородных и честных правителей.
Толпа зашумела.
Луиза подняла руку, призывая людей к молчанию:
– Но я не пойду против вашей воли. И потому спрашиваю вас, народ Хольштайна, согласны ли вы на такую принцессу? Хотите ли вы, чтобы я управляла страной вместе с парламентом, который вы сами изберете?
Шум стал громче.
– Хотите ли вы этого, мои возлюбленные подданные? Позволите ли вы мне вернуться в Хольштайнский замок и возглавить правительство, мне, принцессе Луизе Хольштайн-Швайнвальд-Хунхофа, дочери и наследнице великого князя Рудольфа?
Толпа взорвалась восторженными криками. Сердце Луизы билось так часто и преисполнилось такой радостью, что она даже не заметила отсутствия рядом Сомертона.
И только когда одобрительный шум сменился тревожной тишиной, а потом и криками ужаса, она поняла: за ее спиной происходит что-то ужасное.
…Гордость была так велика, что вытеснила даже тупую боль в раненой руке.
Граф Сомертон смотрел на жену, стоявшую перед собравшимся на площади народом, – воплощение красоты, красноречия и достоинства. Толпа безмолвствовала, но все чаще и чаще почтительное молчание нарушалось одобрительными выкриками.
«Она моя, – подумал он. – Невероятно, но это так. Она принадлежит мне, а я – ей. Я – ее слуга, тело и душа».
Перед ним открылось будущее. Теперь он точно знал, зачем Господь явил его на этот свет. Он здесь, чтобы защищать Луизу, охранять ее от врагов, служить ей, поддерживать ее. Он здесь, чтобы быть ее хозяином, когда она, устав от ответственности, связанной с управлением, захочет, чтобы кто-нибудь управлял ею. Он здесь, чтобы стать командиром ее стражи, которая будет исполнять ее приказы.
Он даст ей облегчение. Мудрость и проницательность, которой владеет сам. Свою могучую физическую силу, душу и тело, преданность до конца жизни. Смех и дружеское общение и детей, которые станут ее наследниками. Их наследниками.
Как это, оказывается, здорово – давать. Сомертон понял это только теперь, поскольку всю жизнь стремился брать.
Он с трудом оторвал глаза от жены и окинул взглядом толпу на площади. Гатерфилд в сопровождении стражи вел стрелков в тюрьму. Хитрый Олимпия заручился новым союзником.
Хассендорф. А где Хассендорф?
Сомертон обернулся и застыл.
К сцене шел человек, непохожий ни на кого из недавних знакомых. Он был ростом шесть с половиной футов, короткие белые волосы торчали ежиком. Левая часть его лица была удивительно красива, словно вылеплена богами.
На правой не хватало глаза и половины некогда сильной челюсти.
Герцог Эшланд.
Герцог Эшланд, которому Сомертон пятнадцать лет назад наставил рога, зачав дочь с его красивой, но пустоголовой женой.
Герцог Эшланд, теперь муж младшей сестры Луизы – Эмили, который должен был проводить медовый месяц на новейшей двухвинтовой паровой яхте Олимпии где-то на другом краю земли.
Но телеграмма могла прибыть даже туда за несколько дней, а быстроходной яхте не требовалось много времени, чтобы пройти через Суэцкий канал в Венецию, откуда железнодорожное сообщение с Германией налажено прекрасно.
В левой руке герцог держал пистолет. Правой у него не было.
Сомертон прирос к деревянной сцене. А Эшланд быстро приблизился и поднял оружие.
Инстинктивно напрягшись, Сомертон встал между ним и Луизой, заслонив ее своим телом.
Но Эшланд перешел на бег и махнул пустым рукавом в другом направлении – к задней части сцены.
Сомертон посмотрел назад.
Герцог Олимпия боролся с Гюнтером Хассендорфом, который держал в левой руке зажженный факел, а в правой – длинный нож. Герцог, ослабленный восьмидневным пребыванием в темнице, явно проигрывал.
Эшланд не мог выстрелить. На линии огня были люди.
Сомертон побежал. Как раз в этот момент Хассендорф сильным ударом отправил Олимпию в нокаут, ни секунды не колеблясь, вскочил на стул, поднял факел и поджег навес над сценой.
Промасленная ткань моментально загорелась.
Сомертон прыгнул на Хассендорфа, и они вместе покатились по сцене. Придавленный немалым весом Сомертона, немец взглянул на него выпученными глазами, улыбнулся и поднял нож.
Слишком поздно граф вспомнил про нож.
Он попытался уклониться, но его тело тоже слишком ослабло после заключения и пыток. Да еще жар от горящего навеса ощущался с каждой секундой все сильнее. Он закрыл глаза и собрал все свои угасающие силы.