Маша удивленно перевела взгляд на неухоженную, явно измученную жизнью дочь в велюровом запятнанном халате и внучку лет восьми, бегающую кругами в полуспущенных колготках и платьице явно с чужого плеча. Контраст со старой дамой был разителен.
— Вы по какому вопросу? — низким, с хрипотцой, голосом спросила царственная мать и кивнула дочери: — Чаю принеси.
Та мгновенно вышла.
— Я хотела бы задать вам пару вопросов по поводу вашего пасынка, Василия. Я знаю, ваш супруг давно скончался…
— Как и мой пасынок, — перебила дама. — Насколько я помню, у них с матерью была какая-то наследственная болезнь. Рак?
— Да, — Маша не сводила глаз с холодного, бесстрастного лица.
— Видите ли, когда я выходила замуж за академика Степнова (мальчик, получая паспорт, взял материнскую фамилию), — дама сделала ударение на слове «академик», — я была еще очень молода, и воспитание мальчика от первого брака не входило в мои планы. Кроме того, у него имелась родная мать. Правда, — тут дама поморщилась, — довольно несуразное существо, вечно была, как лошадь в мыле, в бытовых проблемах.
В комнату вошла ее дочь с кобальтовыми с золотом заварным чайником и чашками, выставила их на стол.
— Лимон и ситечко, — не глядя на нее, приказала ей мать. И та послушно вновь убежала на кухню. — Никогда не знаешь, — старуха царственно повернулась к Маше, — как Господь решит тебя наказать. Вот мне послал неудачную дочь, — она вздохнула. И бросила неприязненный взгляд на бегающую по большой пыльной комнате девочку. — Впрочем, внучка тоже явно пошла в мать.
Дочь тем временем вернулась с запрошенными аксессуарами и вазочкой с конфетами и, испуганно-виновато улыбаясь Маше, разлила чай.
— Угощайтесь, пожалуйста!
Старуха поморщилась — явно из-за того, что дочь посмела влезть в беседу, куда ее не допускали, и чуть подрагивающей рукой подняла чашку.
— Вы ведь знали Василия? — повернулась Маша к дочери, чувствуя себя все более неуютно.
— Я? — переспросила та и бросила быстрый взгляд на мать, цедящую чай с таким видом, будто пьет цикуту. — Нет, мы не знакомы…
— Я выгнала его из дома, когда ему исполнилось десять лет, — перебила ее мать. — Это был отвратительный мальчишка, невоспитанный, злобный, настоящий звереныш! Он плевался, царапался, изрыгал оскорбления, — она хмыкнула, перебрала складки пледа на коленях. — Называл меня демоном и змием! Уж не знаю, от кого нахватался! Одним словом — мальчишка ненавидел меня, ненавидел отца и испортил мои лучшие платья. — Она возмущенно выдвинула вперед острый подбородок: видно было, что давняя потеря до сих пор не выветрилась из памяти. — А тогда достать приличную одежду было намного сложнее, чем сейчас, милочка!
Она посмотрела на Машу в высокомерном раздражении:
— По нему плакало исправительное учреждение, но Леонид, мой супруг, был слишком мягок. И просто удалил его от дома.
— Но, возможно, они иногда встречались с сыном? — с надеждой спросила Маша. — Я имею в виду, может быть, академик отписал ему…
— Ничего он ему не отписал! — Жилистое горло напряглось, пальцы непроизвольно прокрутили кольцо на артритной фаланге. — И не встречался никогда с ним больше, это я доподлинно знаю! Я его попросила, а академик всегда уважал мои просьбы! У нас был уговор — я сделаю ему нового ребенка, — она пренебрежительно кивнула в сторону дочери, — а он обещал мне забыть о старом.
«Новый ребенок» заискивающе заглянул Маше в глаза:
— Может быть, еще чаю?
Но она отодвинула чашку и, по возможности ласковее улыбнувшись этой рано постаревшей под гнетом властной матери женщине, встала со стула:
— Нет, спасибо. Мне пора.
Ничего она здесь не выловила, кроме явственного и мрачноватого аромата Васиного детства. Ей, избалованной отцовской любовью, было странно и страшно слышать про обещание отказаться от своего сына в пользу свежих и, возможно, более удачных детей.
— А почему, — поднялась тонкая бровь, сдвинув в мелкие складки фарфоровую кожу на лбу, — вы интересуетесь моим пасынком?
Маша секунду раздумывала: сказать ли? И улыбнулась, глядя прямо в стылые, сухие глаза — змий не змий, но что-то от рептилии в этой старухе явно есть.
— Оказалось, ваш пасынок жив. Более того, весьма, к нашему прискорбию, активен.
Пиковая Дама повела плечом:
— И что он на этот раз натворил?
— Он убийца, — спокойно сказала Маша, не отводя от нее взгляда. — Хладнокровный убийца пяти молодых женщин.
И показалось ли Маше, или правда в этих глазах впервые промелькнуло искреннее и сильное чувство? Страх.
— Уж сколько мы тут с Васей облазили всего! Я-то местная, а он — городской. Каждое лето, бывало, приедет с матерью, а я его вроде как на экскурсию веду по памятным местам. Тут у нас вокруг много чего заброшенного стоит — монастырь вон, в руинах, Благовещенский, так мы на спор прыгали с колокольни — ее, знаете, взрывали пару раз, прямо после войны, там два этажа только и осталось. Но все равно — высоко. Потом завод еще старый — страаашно! Все повыбито, техника во дворе ржавая, собаки дикие, что твои волки, кругами ходют. Шалаши в лесу строили, в Робинзона Крузо играли… Его отцу, тот то ли чиновник был, то ли другая какая шишка, дачу дали, государственную, в цивильном месте. Так Вася туда — ни в какую, все сюда хотел. А как родители развелись, и выбора не стало. Только чем дальше, тем меньше он со мной времени проводил: я тогда думала, зазнался. Теперь-то понимаю, страдал мальчишка, без отца-то. Ну, а потом вообще ездить перестал. Чего ему тут сидеть: ни танцев, ни девушек. Дом стоял бесхозный, а когда Катерина, тетка его, слепнуть стала, вообще разваливаться начал.
— Не знаете, кто его поджечь мог? — Андрей крутил в руках ключи от машины.
— Этого не скажу, — женщина добродушно улыбнулась. — Не из наших. И вот что странно — не летом, в жару сгорел, и не зимой — когда самая пьянь забирается погреться и костры прямо на полу жжет. А в сентябре, в самые дожди — вспыхнул: никто и ахнуть не успел, а дачки нет уже. Он как поживает, Вася-то? Не знаете?
— Он отлично, — мрачно сказал Андрей, садясь в машину. — Он лучше всех.
Она помахала ему рукой на прощание — вот, отвлек от домашних дел тетку, дал языком почесать, с бессильной злостью подумал он. А толку — шиш. Ничего, кроме дачки, у Бакрина не было, а дачка оказалась для обитания не приспособленной, даже если ты весь из себя мрачный маньяк и в бегах.
Он выехал с поселковой дороги на шоссе, идущее вдоль железной дороги, и вдруг увидел сельский лабаз. Место встречи изменить нельзя. Витрина, полная загадочных продуктов с вечным сроком годности, облупленная надпись: «Хлеб, мясо, молоко». Андрей хмыкнул. Чем черт не шутит! И зашел в магазин. Первое, на что упал его безнадежный взгляд, была объемная корма местной продавщицы. Она выдвигала из подсобки картонную коробку, напрягая мощные икры в шерстяных носках и с трудом пятясь в цветных тапках на резиновой подошве.