Она не успела спросить почему, потому что в этот момент появилась сама Беатрис. Легка на помине. Она вошла в ложу с довольной ухмылкой, которая еще больше расширилась при виде меня. Не сводя с меня глаз, Беатрис с аппетитом слопала пирожное с кремом, словно мой голодный вид доставлял ей особое удовольствие. Я слегка усмехнулся про себя. Если бы это было единственным несчастьем, свалившимся на меня за сегодняшний день, я был бы счастливым человеком!
Принцесса сказала Беатрис, что пора уезжать, потому что последняя скачка давно окончилась, и увела ее к «роллс-ройсу». Нечего было и надеяться, что Литси поедет с ними, даже если бы он этого хотел: Даниэль цеплялась за его руку всю дорогу до автостоянки. Ей не хотелось оставаться со мной наедине после вчерашнего объяснения, и я понял, что без его поддержки она бы вообще не решилась приехать. Впрочем, наверно, я знал это с самого начала. Завтра скачки снова будут в Сандауне, и я начинал думать, что, возможно, если Даниэль на них не поедет, всем будет спокойнее.
Когда мы добрались до машины. Литси по настоянию Даниэль сел на переднее сиденье, а сама она устроилась сзади. Прежде чем завести машину, я открыл коричневый конверт, который вручил мне лорд Вонли.
Внутри оказалась маленькая вырезка из газеты, еще одна вырезка, побольше, из иллюстрированного журнала, черно-белая фотография восемь на десять и записка от лорда Вонли с комплиментами и просьбой вернуть все это в «Глашатай», потому что у них остались только ксероксы.
— Что это? — спросил Литси.
Я передал ему черно-белую фотографию, на которой была изображена церемония вручения приза после скачки. Даниэль заглянула Литси через плечо и спросила:
— Что это за люди?
— Человек, которому вручают кубок, — это Нантерр.
Оба сказали «Ох ты!» и вгляделись повнимательнее.
— Рядом с ним — французский тренер Вийон. Дело происходит, я так понимаю, на ипподроме в Лонгшаме. Посмотрите на обороте, там должна быть какая-то информация.
Литси перевернул фотографию.
— Тут написано просто: «После скачки на При-де-ля-Сите: Вийон, Нантерр, Дюваль».
— Дюваль — это жокей, — пояснил я.
— Так вот как выглядит этот Нантерр... — задумчиво протянул Литси.
— Да, его ни с кем не спутаешь.
Он передал фотографию Даниэль.
— Ну, что там у нас еще?
— Статья из прошлогоднего английского журнала, посвященная грядущему Дерби. В нем должна была участвовать одна из лошадей Вийона, как там сказано, «после недавнего триумфа в Лонгшаме». Нантерр упоминается в качестве одного из владельцев. Газетная вырезка, тоже английская, оказалась не более содержательной. Прюдом, жеребец французского предпринимателя Анри Нантерра (тренер Вийон), прибыл в Англию, чтобы участвовать в скачках в Нью-маркете, но при выгрузке из самолета умер от сердечного приступа. Все.
— А кто фотограф? — спросил я, обернувшись к Даниэль. — Там не написано?
— "Все права принадлежат «Глашатаю», — прочла она на обороте. Я пожал плечами.
— Наверно, они ездили в Париж на какую-то большую скачку. Скорее всего, на Триумфальную арку.
Я забрал фотографию и сунул все вместе обратно в конверт.
— Какое решительное лицо! — сказала Даниэль, имея в виду Нантерра.
— И голос тоже решительный.
— А мы ни на шаг не продвинулись, — вздохнул Литси.
Я завел машину и двинулся к Лондону. На Итон-сквер ничего интересного не произошло, и Робби начинал скучать.
— Ничего, — сказал я ему, — ты отрабатываешь свой хлеб самим своим присутствием.
— Слушай, мужик, а что толку? Все равно же никто не знает, что я здесь!
— Не беспокойся, — сухо сказал я. — Все, что происходит в доме, становится известно человеку, от которого ты этот дом охраняешь. Так что не расслабляйся.
— Я и не расслабляюсь! — обиделся Робби.
— Вот и хорошо.
Я показал ему фото из «Глашатая».
— Вот этот человек, — сказал я ему, ткнув пальцем в фотографию. Если увидишь его, будь осторожен. Он носит пистолет. Возможно, пистолет заряжен, а возможно, и нет. И у него вечно в запасе какие-нибудь пакости.
Робби долго и внимательно смотрел на фотографию. И наконец сказал:
— Я его запомнил.
Я отнес приношения лорда Вонли в «бамбуковую» комнату, позвонил Уайкему, прослушал сообщения с автоответчика, разобрался с ними — обычные вечерние дела. Когда я спустился в гостиную выпить рюмочку перед ужином. Литси, Даниэль и принцесса обсуждали французских импрессионистов, выставлявшихся в Париже около 1880 года.
Сезан... Ренуар... Дега... Про этих я хотя бы слышал. Я подошел к подносу с напитками и выбрал шотландское виски.
— А Берт Моризо? — сказал Литси, обращаясь ко всем присутствующим одновременно. — Это же само совершенство! Не правда ли?
— А что он писал? — спросил я, открывая бутылку.
— Не он, а она, — поправил Литси.
Я хмыкнул и налил себе немного виски.
— Ну, она так она. Так что же она писала?
— Девушек, младенцев, освещенные мастерские...
Я уселся в кресло и принялся прихлебывать виски, глядя на Литси. «Он, по крайней мере, не выставляется передо мной», — подумал я.
— Их трудно увидеть, — продолжал Литси. — Большинство ее работ хранится в частных коллекциях, есть собрание в Париже, некоторые — в «Национальной галерее искусств» в Вашингтоне...
Я подумал, что вряд ли стану охотиться за ними.
— Изумительные картины! — сказала принцесса. — Они прямо светятся...
— И еще Мэри Кассат, — заметила Даниэль. — Блестящая художница!
Она была американка, но училась у Дега в Париже, — пояснила она для меня.
Я подумал, что, если ей так хочется, я готов ходить с ней по картинным галереям.
— Когда-нибудь, — сказал я мимоходом, — ты мне обо всем этом расскажешь.
Она резко отвернулась, словно вот-вот расплачется. Мне этого совсем не хотелось. Так что, может, и к лучшему, что в это время явилась Беатрис за своей «Кровавой Мэри».
Беатрис была оскорблена в лучших чувствах. Робби опять носился по лестницам, налетел на нее и не нашел ничего лучшего, как сказать: «Старушка, снимись с тормоза!»
Я не смог сдержать улыбки. Беатрис ее заметила, и ей это, разумеется, очень не понравилось. Литси спрятал усмешку в своем бокале. Принцесса, покусывая губы, чтобы не рассмеяться, заверила золовку, что попросит Робби быть осторожнее. Беатрис заявила, что во всем я виноват: притащил в дом этого хулигана. Происшествие немало подняло нам всем настроение, и вечер прошел куда веселее, чем предыдущие. Но тем не менее на объявления так никто и не ответил, и Нантерр тоже не звонил.