Он подошел, чтобы поцеловать ее на прощание (в лоб, ему не слишком нравилось целовать ее в губы), Мадлен поправила ему узел галстука – для проформы, просто жест. Она отступила, окинув его восхищенным взглядом. Все эти шлюхи не ошибаются: ее муж в самом деле красавец, он заделает ей прекрасных детей.
Приглашение к Перикурам не переставало тревожить Альбера. Он и так-то непрестанно беспокоился по поводу этой истории с подменой удостоверения личности, ему мерещилось: вот полиция находит его, арестовывает и сажает в тюрьму. Больше всего Альбера огорчало то, что, когда он во сне оказывался в тюрьме, некому было ухаживать за Эдуаром. И в то же время он чувствовал облегчение. Точно так же как Эдуар в некоторые моменты испытывал против него глухую злобу, Альбер был сердит на Эдуара, что тот подчинил себе его жизнь. С тех пор как товарищ потребовал забрать его из госпиталя и после новости о том, что Эдуару вообще не будут выплачивать пенсию, у Альбера по крайней мере было чувство, что все идет своим чередом; это прочное впечатление было резко нарушено появлением мадемуазель Перикур, а мысль о приглашении неотвязно преследовала его днем и ночью. Потому что ему в конце концов придется ужинать с отцом Эдуара, ломать комедию насчет гибели его сына, сносить взгляд сестры Эдуара, которая была вполне милой, пока не начинала совать ему в руку банкноты, будто рассыльному, доставившему покупку.
Альбер непрестанно прикидывал последствия этого приглашения. Если он признается Перикурам, что Эдуар жив (а разве можно поступить иначе?), тогда что же – придется силой возвращать его в лоно семьи, с которой он не хотел больше знаться? Это означало бы предательство. А впрочем, почему Эдуар не хочет, черт побери, вернуться к родным?! Альбер был бы рад, будь у него такая семья. У него никогда не было сестры, и эта ему бы вполне подошла. Он пришел к выводу, что в прошлом году, в госпитале, поступил неверно, послушавшись Эдуара; тот впал в отчаяние, Альберу не следовало идти у него на поводу… но дело сделано.
С другой стороны, если признать правду, чту скажут про того неизвестного солдата, что почил незнамо где, вероятно в семейном склепе Перикуров, – самозванец, которого больше там не потерпят. И куда его тогда денут?
Они обратятся в суд, и это все опять же обернется против Альбера. Его даже могут заставить заново выкопать этого безвестного беднягу, чтобы избавить от него Перикуров, а что он будет делать с останками? Могут добраться и до поддельных записей в военных ведомостях!
И потом, заявиться в семью, увидеть отца и сестру Эдуара, наверное и прочих членов семьи Перикур, и ничего не сказать своему товарищу – это бесчестно. А как поступил бы Эдуар, если узнал?
Но рассказать ему обо всем тоже ведь будет предательством?.. И Эдуар останется томиться здесь, в одиночестве, зная, что его друг проводит вечер с людьми, от которых он отрекся?! Ведь это именно так: если он не желает их больше видеть, значит отрекается от них?
Можно написать письмо, выдумав какую-то помеху. Но ему предложат другой день. Изобрести непреодолимое препятствие? Но за ним кого-нибудь пошлют и наткнутся на Эдуара…
Выхода он не находил. Все перепуталось, Альберу постоянно снились кошмары. Эдуар, который практически никогда не спал, приподнявшись на локте, среди ночи в тревоге тряс товарища за плечо, чтобы разбудить его, он с обеспокоенным видом протягивал ему разговорную тетрадь, Альбер знаком показывал, что все в порядке, но жуткие сны вновь и вновь возвращались, это длилось бесконечно, а ему, в отличие от Эдуара, нужно было выспаться.
Наконец, многократно перебрав все «за» и «против», Альбер принял решение. Он пойдет к Перикурам, иначе те доберутся до него здесь, но он не станет открывать правду – наименее рискованное решение. Пойдя навстречу их требованиям, он расскажет, как погиб Эдуар, вот что он сделает! Чтобы больше никогда с ними не встречаться.
Однако он уже плохо помнил, что написал в том своем письме! Альбер размышлял. Что он мог напридумывать? Героическая смерть, пуля в сердце, как в романах, но при каких обстоятельствах?.. К тому же мадемуазель Перикур добралась до него через эту сволочь Праделя. А этот тип – что он мог наговорить ей? Должно быть, обернул все в свою пользу. А если то, что расскажет Альбер, не совпадет с версией Праделя, то кому они поверят? Не будет ли он, Альбер, выглядеть самозванцем?
Чем больше возникало вопросов, тем сильнее все запутывалось в памяти и сознании, кошмары возвращались, словно стопки тарелок в буфете, сотрясаемые призраками.
И еще маячила деликатная проблема, в чем идти. Неприлично было отправляться к Праделям в повседневной одежде, от лучшего костюма Альбера за тридцать шагов несло нищетой.
На случай, если он и в самом деле отправится на бульвар Курсель, он навел справки о том, где можно раздобыть приличный костюм. Единственное, что ему удалось найти, – костюм, который принадлежал коллеге, человеку-бутерброду с того конца Елисейских Полей; размер у него был чуть меньше, чем нужно Альберу, брюки приходилось спускать как можно ниже, иначе он выглядел как клоун. Он было позаимствовал рубашку у Эдуара, у которого их было две, но одумался. Вдруг в семье признают рубашку? Он одолжил сорочку у того же коллеги, та, естественно, была маловата, пуговки так и норовили расстегнуться. Оставалась болезненная проблема – обувь. Нужного размера не нашлось. Придется обойтись своими, стоптанными грубыми башмаками, Альбер до изнеможения натирал их воском, но ни новизны, ни приличного вида не добился. Он и так и этак обдумывал вопрос и в итоге отважился на покупку новой пары, оправданием служил тот факт, что затраты на морфин снизились, что позволяло малость ослабить режим экономии. Это были отличные ботинки. Тридцать два франка в магазине «Бата». Выходя оттуда с пакетом под мышкой, он вдруг понял, что после демобилизации все время хотел купить себе новые ботинки; красивая обувь – именно на этом основывалось его понимание элегантности. Поношенный костюм или пальто еще куда ни шло, но мужчину в этом случае судят по ботинкам, без вариантов. Эти были из светло-коричневой кожи, единственный отрадный момент во всей истории.
Эдуар с Луизой дружно воззрились на Альбера, когда он вышел из-за ширмы. Они только что закончили новую маску – цвета слоновой кости, с прелестными розовыми губками, сложенными в слегка снисходительную гримасу, бледные, выцветшие осенние листочки, налепленные на скулы, изображали слезы. Тем не менее в целом вышло совсем не так печально, казалось, человек сосредоточился на себе, отрешившись от мира.
И все-таки настоящим зрелищем стала не маска, а появившийся из-за ширмы Альбер. Просто подмастерье мясника, намылившийся на свадьбу.
Эдуар понял, что друг отправляется на свидание, это его растрогало.
Любовная тема неизбежно служила для них предметом постоянных шуток, как же, два молодых человека… Но предметом болезненным, поскольку речь шла о мужчинах, у которых не было женщин. Альбер, время от времени ублажая втихую мадам Монестье, в итоге чувствовал себя скорее скверно, так как тем острее понимал, как ему недостает любви. Он отказался от этого, она пробовала настаивать, но потом перестала. Ему нередко попадались красивые девушки – то там, то здесь: в магазинах, в автобусе, у многих не было обручального кольца, потому что множество мужчин погибли; девушки ждали, подстерегали случай, надеялись, но такой оборванец, как Альбер, видали победителя?! Постоянно оглядывается, вечно настороже, как бродячая кошка; в грубых, давно пришедших в негодность башмаках и полинявшей куртке, словом, незавидная партия.