Улыбка дрогнула и растаяла. Глаза Сонетки остановились, как, впрочем, остановилось и время для нее. Николай прижал ее к груди, ощущая тепло…
Выстрелы прекратились, вскоре распахнулась дверь, но не сразу вошли Губин и два человека в милицейской форме. Осмотрев трупы, Губин отдал приказ сначала погрузить в машину тех, кто во дворе. Милиционеры ушли.
– Жива? – спросил Губин.
– Нет. Мадера застрелила, – сказал Николай, потом указал подбородком на распластанное тело. – Он убил Пахомова. Это Самбек. Мадера ходила с ним. Кто еще участвовал в убийстве, не успел узнать.
Губин подошел к нему, двумя пальцами забрал пистолет, который Николай сжимал в руке, стал заворачивать в носовой платок. Зашевелился тот, кого вырубил Фургон, Губин мгновенно развернулся, выбросил руку вперед и застрелил его пистолетом Николая.
– Зачем? – недоуменно спросил Николай. – Он же свидетель…
– Банда уничтожена, это ваша заслуга, Линдер. Но я должен вас арестовать. (На выстрел в комнату вбежали двое, Губин остановил их рукой.) Это формальности, Линдер… все выяснится.
Николай понял, что это самая крупная ловушка, в которую он угодил. Интересно стало, а Тарас знал?
Начались изнурительные допросы, допрашивал не Губин:
– Линдер, вы состояли в банде Самбека. Сколько человек насчитывала банда? Кто остался на свободе? Что взяли помимо монет и вещей у профессора? Это вы навели на Пахомова? Куда делись его научные труды? Какой конфликт возник между вами и бандитами?
Сначала он отвечал, противопоставлял нелогичным вопросам логику, его не слышали. Но однажды в комнату допроса пришел подполковник и, выслушав Николая, сказал:
– Не притворяйтесь, Линдер, вы перестреляли банду, потому что попались на наш крючок. Вы узнали, что Пахомов написал донос на вашего отца, решили отомстить. А воспользовались услугами Самбека, чтоб самому остаться в стороне. Потом уничтожили свидетелей, которые могли дать показания против вас. Вам лучше рассказать правду.
– Правду вы не хотите слышать, – промямлил он.
– А правда, Линдер, в том, что ты не можешь быть полезным обществу. Тот, кто попробовал крови и силы, уже не остановится. Такова природа человека.
Он перестал отвечать на вопросы.
Тем временем Майя доканывала мужа:
– Как такое могло произойти? Колька один расправился с бандой. Не вы, а он! Без него не вышли бы на банду, кишка у вас тонка. А вы его же арестовали? Кто вы после этого? И особенно ты!
– Не кричи, – тихо буркнул Тарас. – Что от меня хочешь?
– Выступи на суде, скажи, как было дело.
– Не поможет.
– Не поможет? Как это? И что будет с ним?
– Его расстреляют, Майка.
– Ах, вот как… – Она опустилась на табурет, а до этого металась из угла в угол. – Как будешь Вере в глаза смотреть?
– Я в свои глаза не могу смотреть.
– Делай, что хочешь, но ты должен помочь Кольке.
– Как? – апатично спросил Тарас.
– Это твое дело. Ты притащил Губина? Ты уговорил Кольку, чтоб он поверил ему? Вот теперь исправь свою ошибку. Иначе… уйду от тебя.
– Я знал, что ты всегда была влюблена в Викинга.
– Дурак. Запомни: расстреляют Кольку, расстреляют нашу жизнь.
Она вышла из комнаты, а Тарас налил стакан водки, выпил большими глотками, утерся и с тоской проговорил:
– Губин, хм… Такой же подневольный.
Тарас думал, бабский язык живет отдельно от ума, когда ум обгонит язык, наступит мир и покой. Ошибся. Майка спала в другой комнате, а Новый год ушла встречать к Вере. Сидел Тарас с тещей за столом в молчании, выпили за пятьдесят шестой и разошлись по углам. Однажды вечером он навестил Веру, она была не одна, с Раймондой Багратионовной. Старушка, сославшись на дела, вышла, а он подошел к Вере, виноватый и раздавленный:
– Вера, я не виноват.
– Я знаю, Тарас. И ни в чем тебя не виню.
– Спасибо. Майка бесится…
– Пройдет. Она любит тебя.
В ее надломленной позе, в смирении с обстоятельствами, в готовности к удару и великодушии к нему читалась такая безысходность, что Тараса будто ножом по сердцу полоснули. Но он действительно не виноват в том, что кругом полно идиотов, у которых цель примитивна, как они сами: выслужиться. А чужая судьба, чужая жизнь – это все труха. Тарас шел домой и думал: неужели нельзя ничего исправить?
Чем хорош принцип простоты – рассчитанный на примитивность мозгов, он обеспечивает выигрыш. Нехватка людей, горы нераскрытых дел, частые вызовы, содержание преступников в соседнем здании с общим двором – все это явилось почвой к простейшему выходу. Тарас выжидал с редким упорством, в конце января выпал шанс. Приказали привести на очередной допрос Линдера, а сопровождать преступника некому, один конвоир. Тарас, изредка сопровождавший других преступников по собственной инициативе, вызвался привести и Линдера. Николая вывели из одиночной камеры, он сложил руки за спиной, его повели по коридору.
– Ты камеру не закрыл, – сказал Тарас конвоиру.
– Нет, закрыл, – заверил он.
– Пойди, проверь.
– Не положено…
– Да никуда он не денется, – усмехнулся Тарас. Конвоир побежал назад, а Тарас тихо и быстро заговорил: – Викинг, слушай… Сейчас выйдем во двор, там у стены стоит «Студебекер». Грузовик был сломан, я тайком починил, об этом не знают. Забери у меня пистолет и стреляй.
– Куда?
– В меня, дурень.
– Я не могу. Нет.
– Стреляй в ногу, беги к «Студебекеру» и гони. Машина мощная, ворота протаранит, тебя не догонят, если выедешь отсюда.
– А ты? Тебе за мой побег…
– Я сказал, что делать, – процедил сквозь стиснутые зубы Тарас. – Тебя к стенке поставят, а меня нет. Только обязательно выстрели, иначе подведешь меня, и тогда мне придется туго. Ну, удачи тебе.
Как раз проходили мимо грузовика. Николай «напал» на милиционера, мгновенно вытащил у него пистолет из расстегнутой кобуры. Отбежал и выстрелил в ногу Тараса. Друг схватился за бедро, согнулся, покраснел как рак, скрежеща зубами. В это время появился конвоир, вскинул ружье, а Николай уже забирался в машину. Превозмогая неимоверную боль, Тарас выпрямился и замахал руками конвоиру, загородив собой Николая:
– Стреляй! Стреляй, уйдет!..
– Отойдите, товарищ капитан! – закричал конвоир, целясь.
Николай завел мотор, грузовик рванул… А Тарас, волоча раненую ногу, бежал на конвоира, которому мешал прицелиться:
– Стреляй, падла!
Конвоир выстрелил. Выбежали милиционеры, доставая пистолеты, но Николай пробил ворота и вылетел на улицу. Он понимал, что за город выезжать нельзя: постам сообщат, и его перехватят. Покружив по городу, он бросил «Студебекер», добрался до безлюдного берега реки, там спрятался под насыпью. А был он в рубашке и пиджаке, чтобы не замерзнуть до смерти, напрягал и расслаблял мышцы тела, делал другие движения, но не выходил. Когда наступила тьма, он выбрался, все тело одеревенело, но он заставил себя бежать, бежать, чтобы разогнать кровь.