— Извини, если обидел. Но я знаю, что мы способны убить кого угодно. Если убедим себя в моральности данного поступка. Все, что от тебя требуется, это понять — для нас не существует сейчас мужчин, женщин, детей. Только мишени.
— Если ты такой умный, то объясни… — Ярослав повернулся, посмотрел в лицо Визитера. В свое лицо… — Чем угрожает миру пацан? Он что, юный психопат?
— Нет. Хороший, домашний ребенок. Но он уже вошел в игру, Ярик. Раньше нас. Он попал в ситуацию, когда все его представления о мире, жизни, людях, вывернулись наизнанку. Слишком резко и слишком страшно все для него изменилось, брат мой. Он уже не станет прежним. И мир, его мир, если он победит, будет полон неуверенности и страха, холода в глазах, равнодушия.
— Это и есть наш мир.
— Да. Конечно. Мальчик — Посланник Развития. Он самый пластичный из всех нас, он не пытается изменить мир, это мир меняет его. Нельзя, чтобы все равнодушие нашей жизни нашло воплощение в нем, закрепилось, рванулось в будущее. Не будет его мир мечтой о приключениях и космических полетах. Уже — не будет.
— Я не смогу.
— Сможешь. Мне лучше знать. Я не отягощен твоими страхами и комплексами. Нет у меня никакого прошлого, нет будущего — если я его не сотворю. И видел я побольше твоего. Костры из десятилетних ведьм и избиения младенцев. Чумные бараки и концлагеря.
— Не только это было, Слава. Особенно в нашей профессии.
— Достоевский и Толстой — ха! У самих рыльца в пушку.
— Циник.
— Зеркало, Ярик. Зеркало, — он улыбнулся, и в улыбке была насмешка. — Смешно бить зеркала.
Визард смотрел в подплывающие здания вокзала. Опять шел дождь. Накрапывал, моросил, тараторил в крышу вагона, наслаиваясь на стук колес, мутными слезами плыл по оконному стеклу, просачиваясь в купе сквозь бесчисленные щели.
— Ребята, вы собрались? — не оборачиваясь спросил он.
— Теперь да, — почти весело ответил Визитер. Затрещала, застегиваясь, молния его курточки. Визард уже научился различать мальчишек, даже по голосам. Они все дальше и дальше расходились, Посланник Развития и его прототип. Куда быстрее, чем он с Аркашей. Неудивительно, конечно. У них меньше «совместная» память. Не исход жизни, а ее начало…
— Мне кажется, что нас никто не поджидает, — сказал Визард. — Но, все-таки, будем внимательны. Ладно?
Он повернулся. Их невыспавшийся, хмурый попутчик смерил его презрительным взглядом. Встал, отпихивая Визитера, и вышел из купе, поправляя свой драгоценный пиджак.
— Вот странный тип, — тихонько сказал Кирилл.
— Обычный, — поправил его Визард. — Это мы странные на его взгляд. Пойдемте.
В груди снова трепетала боль. Не был ли врач слишком оптимистичен с полугодовым прогнозом? Ладно, неделю-другую он протянет… а в этот раз все должно кончиться быстро. Не средние века, когда путь военного из Киева длился бы пару месяцев, а писателя из Азии — полгода.
— Поедем к одному моему другу… старому другу. Он не будет задавать слишком много вопросов, — негромко произнес Визард, выходя из вагона. Положил руку на плечо Визитера. — Тебе, парень, надо принять душ.
— Да? — мальчишка со смешной обидой вскинул голову.
— На мой взгляд. Я вот себя чувствую грязным, как свинья…
Илья Карамазов подождал, пока старик и мальчишки отошли от вагона. Улыбнулся. Он стоял чуть дальше по перрону, неразличимый в толпе встречающих и приехавших провинциалов. Все так просто.
Два клиента и гаденыш, пнувший его в лицо.
Карамазов поймал взгляд какой-то девушки, выходящей из вагона. Этакая легкая заинтересованность симпатичным молодым мужчиной. Он улыбнулся ей, покачал головой и пошел вслед за клиентами. Светлый плащ, мягкая шляпа, дипломатик в руке — он был слишком заметен, слишком ярок в вокзальной толпе. Такие, как он, улетают в салонах бизнес-класса из аэропортов.
Но маскировка стала ненужной.
Сила — ее теперь много. Даже слишком много… но слишком много ее не бывает.
Обеденный зал был еще одним осколком тех, советских времен. Шедченко даже повел взглядом по стенам, отыскивая портрет Маркса или Ленина. На Украине ему приходилось их встречать — в «неосновных» помещениях властных структур. То ли какая-то легкая самоирония демократов… впрочем, они на нее редко способны… то ли стыдливая инерция сознания. Так, наверное, стояли идолы Перуна в сараях киевских хором после Крещения. Вроде бы брошенные на дрова, но все никак руки не доходят.
Портретов не было никаких. Пара тканных панно, но достаточно привисевшихся, чтобы казаться родными.
— Садись, Коля! — Хайретдинов привстал из-за стола, добродушно улыбнулся. — Позавтракаем… да и за помин души выпьем.
Шедченко подошел, отчаянно стараясь расслабиться. Такие помещения всегда нагоняли на него военную выправку.
— За чей помин, Рашид Гулямович?
— За раба божьего Аркадия… ах, нет, нельзя. Нехристь, иудей. И за Фархада нельзя.
— Профессор?!
— Да, Коля, да. Его достали. Ты садись. Рыбку будешь? — Рашид Гулямович чуть ли не стлался перед ним. При этом ни теряя ни грамма достоинства. Этакий образец восточного гостеприимства.
— Рашид Гулямович…
— Зови меня просто Рашид. Хорошо?
— На брудершафт придется выпить, — с некоторым усилием сказал Шедченко.
— Давай.
Николай сел рядом с Хайретдиновым. Овальный стол был сервирован на двоих. Полностью сервирован. И никого в комнате.
— Я подумал, — разливая в рюмки «довгань», сказал Хайретдинов, — лучше холодное поедим, да зато поговорим спокойно. Правильно?
Он улыбнулся. Черт. Хорошая улыбка. Ей хотелось верить.
— Конечно.
— Ну… давай, Николай Иванович…
Хайретдинов встал, они переплели руки. Смешной ритуал мужской дружбы, замена кровного братства. Вино есть кровь, а кровь — вино.
А ВОДКА, ОЧЕВИДНО, ЛИШЬ КОНЦЕНТРАТ КРОВИ…
— Будем жить, Коля…
Они поцеловались, троекратно, и Шедченко с удивлением почувствовал — он не испытывает ненависти к этому человеку. И даже не чувствует его «хозяином», идиотом-политиком.
Это что же, судьба Силы? Служить???
— Из всех Посланников тот, что пришел к тебе, был мне наиболее близок, — сказал Визирь. — Поверь. В этот раз ему не повезло, но в следующий раз… возможно. Земля ему пухом. Сейчас мы должны спасти мир.