Турецкий протянул руку к кофейнику и в тот же момент он увидел: отражение на блестящем полированном боку кофейника…
А увидел он Настю, там, за его спиной, за окном, перелезающую через перила лоджии двенадцатого этажа.
Он сбил Марину, бросившись сквозь два стекла окна, и он успел: поймал уже летящую Настю за ногу.
— Ты что?! Ты с ума сошла?! Что случилось?!
Настя была какая-то заторможенная, сомнамбуличная. Она улыбалась.
— Мне полетать захотелось. Как птице.
— Что-что?
— Когда я болела, мне плохо так было… Давит и давит… А потом дядя врач сказал про меня: «Все, отходит»… Как будто я поезд или автобус. Я засмеялась и сразу упала в небо. И крылья… А я лечу — лес, небо, море… Весь мир… Так хорошо жить — никогда мне так не было. И вот мне опять полетать захотелось.
— Не вздумай смотри! — Марина, обезумевшая от происшедшего и потерявшая мгновенно рассудок, прижала Настеньку к себе. — Ты терпи. Я знаю, бывает: хочется полетать. Как птица. Но ты не птица! Ты терпи, Настенька. Терпи.
Турецкий вышел в соседнюю комнату.
Там на стене в черной рамке висел портрет Грамова Алексея Николаевича.
Его лицо опять показалось Турецкому живым, точнее, теплым и одухотворенным.
— Алексей Николаевич, — вполголоса сказал Турецкий, — один раз — не в счет.
— Последнее предупреждение! — рявкнул мегафон во дворе дома, на баскетбольной площадке. Там, далеко внизу, дворовые команды играли в баскетбол.
Взгляд Турецкого, усталый и опустошенный, медленно скользил по стене, пока не уперся в очередную кукольную мизансцену в углу.
— Куклы в больнице! — пояснила Настя, заглядывая в комнату.
Она была снова весела и здорова.
Во Дворце бракосочетаний на Грибоедова было шумно и весело.
—..А теперь пусть жених и невеста поздравят друг друга…
Ярко блеснули три фотовспышки, почти одновременно.
На выходе из зала регистраций Турецкого с Мариной встречали свадебным маршем Мендельсона.
— Горько! Горько!
— Ровно неделя прошла, — вполголоса прошептала Марина, наклоняясь к Турецкому.
— Ты будь попроще, — спокойно посоветовал ей жених, а точнее муж уже, Турецкий, следователь по особо важным делам.
— Ну, Сашка, право слово, не ожидали, что ты женишься!
— Да так внезапно!
— Внезапно и скоропостижно!
— Еще одним холостяком в прокуратуре меньше стало!
— Безвременно ушел в пространство, в подкаблучное.
— А ну еще шампанского, ребятки!
Впереди молодых радостная Настя несла огромный букет цветов — в руках, а Рагдай, в зубах, — свидетельство о браке.
Свадебный стол.
Стажер Сережа, вопреки своему обыкновению крепко набравшись, сказал странный тост:
— За тех, кому жалко сажать!
В разгар веселья к Турецкому подсел один из гостей:
— Ну, и теперь? конечно, в свадебное путешествие?
— К морю! — встряла восторженно Настенька.
— Как обещал! — подмигнул ей Турецкий.
— Ну, в Сочи, поди?
— Думаем, в Ялту сначала.
— Вот это правильно. В Ялте ведь есть по крайней мере два открытых бассейна — купайся хоть зимой! Да, впрочем, в Ялте до ноябрьских купаться можно без проблем: ведь Ялту горы закрывают от северных ветров.
— Да, это так. А в Сочи уж потом.
— Разумно, да. Эх, Сочи! А после вот Сочей необходимо б сразу…
— Еще куда-то? — удивился Турецкий.
— Потом рекомендую — Болгарию или Турцию. После Сочей-то. Я в этом деле разбираюсь, ты поверь уж. В Болгарии коньяк, во-первых, а в Турции… — гость кинул быстрый взгляд на Марину и осекся: — Впрочем, ты ж с женой поедешь?
— В свадебное путешествие без жены ездят редко, — съязвил Турецкий.
— Да, верно. Тогда, конечно, часть программы отпадает, но все же я рекомендую… Анталия — ну просто сказка!
— А на шиши какие, не подскажешь?
— Ох! — пьяноватый собеседник Турецкого даже слегка откинулся в удивлении. — Ты где живешь-то? На Земле, среди людей! В России!! Работаешь — в про-ку-ра-ту-ре!!! И денег, слышь, тебе-то не хватает? Насмешил! — гость попытался взглянуть в лицо Турецкому и был вторично поражен его отсутствующим, трезвым взглядом. — Ты, Саш, чего?! — тряхнул он за плечо Турецкого.
Взгляд Турецкого скользил но лицам гостей и вдруг остановился на Ефимыче — патологоанатоме, дававшем заключение о смерти Ольги Алексеевны Грамовой и ее сына Коленьки.
Турецкого ударила внезапная мысль. Лицо его, видимо, изменилось от этой внезапной мысли настолько, что Ефи-мыч, почувствовавший на себе взгляд Турецкого, вдруг даже вздрогнул и чего-то испугался.
Турецкий подсел к Ефимьпу:
— Скажи-ка, Ефимыч, помнишь, что ты сказал, а потом написал, ну, про свояченицу мою покойную? Ребенка задушила, потом сама вскрылась. Так?
— Ну, так. Возможно. — Ефимыч улыбнулся. Он или был довольно крепко пьян, или прикидывался пьяным, уклоняясь от беседы. — А что с того-то?
— А то, что ребенка — по моей, независимой информации — убили позднее… Позднее часа так на два…
— Откуда же мне знать. Все возможно.
— Но это ж значит, что убила не она!
— Конечно, не она, ну если через два часа, да после ее смерти, — казалось, что Ефимыч очень плохо соображает. — Как же мертвая она б смогла убить?
— А не она, так, стало быть, кто-то другой? А?
— Ты, Саша, прав… Прав, как всегда. Ведь если не она, то кто же?
— А что ж ты в акте вскрытия написал-то, а?
— Да я хотел… попроще чтобы, — поняв, что трудно отвертеться от Турецкого, Ефимыч начал на глазах трезветь. — Для твоего же блага, Борисович. Тебе же проще — самоубийство… А так, по правде-то, — убийство, что тут спорить. А дверь-то открыта была. И ночь. Кто хочешь приходи и режь. А искать-то тебе, Борисович. Тебе, тебе, кому ж еще? Переставил я их во времени. Грешен. Тебе помочь хотел.
— Ты выпимши, что ль, был тогда?
Ефимыч сокрушенно кивнул, соглашаясь.
— На службе?!
Ефимыч опять сокрушенно кивнул.
— Под суд пойдешь.
Ефимыч опять сокрушенно кивнул — в третий раз.
— Последний раз, — строго сказал Турецкий Ефимычу. — Последний, заруби!
Ефимыч кивнул, подтверждая: осознал.
— Последнее предупреждение!