— Я так не думаю, — перебила она меня. — За эти два года я увидела столько перемен в тебе.
Я поморщился от слов «два года». Они еще не прошли, еще нет, но уже скоро. Время почти вышло. Так же закончится и все остальное, потому что второго шанса у меня не будет.
— Раньше ты был жестоким мальчиком, который всем постоянно доставлял неприятности, а сейчас ты стал добрым и понимающим.
— Ну как же, добрым и понимающим, — съязвил я. — Что хорошего мне это принесло?
— Если на земле есть справедливость, заклятие будет снято, и тебе не придется делать все эти неприемлемые вещи.
— Они не неприемлемые, — сказал я, ковыряясь ложкой в супе. Я уже приспособился кушать с когтями на пальцах. — Просто я был недостаточно хорош.
Я повернулся к Уиллу. — Отвечая на твой вопрос, я подумываю остаться здесь. В любом другом месте я буду как в тюрьме. Город будет лишь напоминать мне о том, что я потерял.
— Но, Адриан…
— Она никогда не придет навестить меня, Уилл. Я знаю это.
Я ни разу не упомянул им о зеркале, поэтому и не мог объяснить, что я наблюдал за ней, и что ничто в ее поведении не указывало на то, что она скучает по мне. — Я не могу вернуться и ждать, ждать, ждать, придет ли она.
Этой ночью, когда я взял в руки зеркало для моего — ставшего уже ритуальным — наблюдения за спящей Линди, я увидел в нем Кендру.
— Итак, когда ты вернешься в город?
— Почему все спрашивают меня об этом? Мне и здесь неплохо. В городе меня ничего не ждет.
— Там Линди.
— Как я уже сказал, в городе меня ничего не ждет.
— У тебя есть еще целый месяц.
— Это невозможно. Все кончено. Я проиграл. Я навсегда останусь чудовищем.
— Ты любишь ее, Адриан?
Впервые она назвала меня Адриан, и я уставился в ее странные зеленые глаза. — Ты изменила прическу, сделала стрижку? Тебе идет.
Она засмеялась. — Старый Кайл Кингсбери никогда бы этого не заметил.
— Старый Кайл бы заметил — и поиздевался над этим. Но я не старый Кайл Кингсбери. Я вообще не Кайл Кингсбери.
Она кивнула. — Я знаю. И поэтому я расстроена, что на тебе лежит заклятие Кайла.
Это означало почти то же, что сказала Магда.
— Что вновь возвращает меня к вопросу, от которого ты так умело уклонился: ты ее любишь?
— Почему я должен обсуждать это с тобой?
— Потому что тебе больше не с кем поговорить. Твое сердце разбито, и ты никому не можешь довериться.
— Поэтому мне нужно открыться… тебе? Ты разрушила мою жизнь. Теперь тебе понадобилась моя душа? Отлично! Я люблю ее. Она была единственным человеком в моей жизни, кто по-настоящему разговаривал со мной, которую не интересовала ни моя внешность, ни мой знаменитый отец, которая заботилась обо мне, несмотря на то, что я был чудовищем. Но она не полюбила меня.
Я не смотрел в зеркало. Я не мог, потому что хоть мой тон и был столь саркастичным, говорил я истинную правду.
— Без нее у меня нет надежды, нет жизни. Я буду жить в забвении и умру в одиночестве.
— Адриан…
— Я не закончил.
— А я считаю, закончил.
— Ты права, я закончил. Был бы я, по крайней мере, нормальным, я бы еще мог на что-то надеяться с ней. Я не говорю, о том, как я выгляжу, но спрашивается, как можно ожидать, что девушка заинтересуется кем-то, кто даже не человек. Это ненормально.
— Ты человек, Адриан. У тебя есть месяц. Неужели ты не хочешь вернуться лишь на один короткий месяц? Неужели твоя вера в нее так слаба?
Я начал колебаться.
— Лучше я останусь здесь. Здесь я не чувствую себя таким уродом.
— Месяц, Адриан. Что ты теряешь?
Я задумался над этим. Я уже сдался, смирился с тем, что навсегда останусь чудовищем. Вернуться к тлеющей надежде, даже на месяц, будет крайне тяжело. Но без надежды не останется совсем ничего, ничего, к чему стоит стремиться, я буду просто чудовищем, запертым до конца дней в захолустном доме, сидя на попечении у отца, обихаживая свои розы, чтобы они лучше росли, по нескольку раз перечитывая все подряд книги из Нью-Йоркской Государственной Библиотеке и ожидая смерти.
— Месяц, — согласился я.
Я вернулся в Нью-Йорк. Парень, которого я нанял, оказался полным отстоем, ничуть не разбирающимся в цветах. Половина из них погибла, другие нужно было подрезать — у них осталось всего по одному бутону.
— Другое чудовище съело бы парня на моем месте, — сказал я Уиллу.
Хотя на самом деле я так не думал. Мне самому нужно было заботиться о розах, а не поручать их никому другому. Масштабы катастрофы подтвердили, что они нуждаются во мне. Приятно чувствовать, что ты хоть где-то полезен. Может мне завести животное. Кошку, например, ее не нужно выгуливать.
Конечно, может случиться так, что я кончу, как один из тех сумасшедших стариков, в доме у которых по шестьдесят кошек. Однажды соседи пожалуются на неприятный запах, и окажется, что я умер, а мои же собственные кошки меня сожрут.
Все равно было бы неплохо завести кошку, до тех пор, пока она не станет портить мои розы.
А пока я решил перестроить оранжерею. Я хотел каждую зиму проводить на севере, а весной возвращаться и сидеть на солнышке в своем — огороженном плотной стеной — саду.
Я стал планировать свою жизнь в обличии чудовища.
И до сих пор я каждую ночь наблюдал за спящей Линди. Гадая, что ей снится, не видит ли она во сне меня, так же, как вижу ее я.
Уилла, скорее всего, это тоже волновало. Однажды он спросил: — От Линди не было новостей с тех пор, как ты вернулся?
На календаре было четвертое мая, и до конца месяца моего пребывания в городе оставалось лишь два дня. Мы с Уиллом были в саду. Только что закончили читать Джейн Эйр. Я не сказал, что давно уже прочел ее, сразу после того дня, который я провел на пятом этаже с Линди. Я постоянно думал о том дне, хотя то зеленое платье, которое я прятал под подушкой, уже утратило ее запах. Это был замечательный день. Тогда я подумал, что, возможно, она могла бы полюбить меня.
— Никогда бы не подумал, что мне может понравиться книга с названием «Джейн Эйр», — сказал я, меняя тему.
— Особенно, учитывая, что она о решительной английской гувернантке.
— Иногда мы удивляем сами себя. А тебя что привлекло в книге?
— Ну, проще сказать, что мне не понравилось. Джейн была слишком хороша. Она любит Рочестера, у нее нет ничего: ни семьи, ни друзей, ни денег. Мне кажется, ей следовало остаться с Рочестером.
— Но у него же была душевнобольная жена, которую он прятал на чердаке.
— Никто же не знал об этом. И он был ее настоящей любовью. Если ты так любишь кого-нибудь, ничего не должно препятствовать тебе.