– Радостно слышать такое! – взревел храмовник и заключил Головешку в воистину медвежьи объятия.

– Ну вот и хорошо, – сказала гибберлингка. – И почему бы тебе не восстановить силы заклинанием? Чем это унизит тебя и умалит мощь великого и святейшего Тенсеса?

Велигор отпустил эльфа и отступил на шаг.

Видно было, что он колеблется, что с одной стороны, возразить вроде бы и нечего, а с другой стороны – так просто не выкинуть тот совсем не рациональный набор убеждений и правил, который обычно и называют верой.

– Ну, это же грех воистину… – протянул он наконец. – Хотя не самый страшный.

– Если ты не сделаешь этого, то скоро рухнешь от слабости, – продолжала настаивать Ульфа. – А если вдруг кто еще нападет? Опасность витает рядом, Нить любого может оборваться вот-вот, и темное облако неопределенности продолжает скрывать будущее. Клацают рядом ножницы тех, кто обрывает судьбу любого из живущих. Видишь?

Говорила она убежденно, лапами размахивала яростно, и Велигор сдался.

– Ладно, – буркнул он, поднимая крепко зажатую в кулаке деревянную свечу. – Согрешу я, ибо детям Света иногда неможно жить в этой юдоли скорбей без греха… Отмолю потом.

От символа веры в Тенсеса, принесшего в Сарнаут возможность истинного воскрешения, потек мягкий белый свет. Через миг храмовник оказался заключен в тонкую полупрозрачную скорлупу, плечи его расправились, лицо прямо на глазах начало разглаживаться.

Головешка отступил, отвел глаза – почему-то этот свет показался неприятным.

– Вот так куда лучше, – сказала Ульфа, когда ореол вокруг храмовника развеялся.

– Ага, – подтвердил Свен.

– Ух, словно повторно родился, – произнес Велигор, и голос его прозвучал глубоко и мощно, так же как и ранее. – Отныне снова я готов сокрушить любое исчадие, что осмелится встать на нашем пути!

И они пошли дальше.

Вскоре тропа привела к болоту, но как ни странно, не закончилась, побежала дальше, с кочки на кочку. Потянулась унылая топь с висящими над ней облаками вонючих испарений, полчищами летучих кровососов и чавкающей, зыбкой поверхностью под ногами.

В какой-то момент Головешка услышал позади вскрик, обернулся, вытаскивая меч и одновременно готовясь метнуть заклинание – мало ли какая опасность могла неслышно подкрасться в этой дымке или выбраться из-под воды?

Но обнаружил лишь, что Ульфа бессильно обвисла на руках братьев, а голова провидицы мотается из стороны в сторону.

– Что с ней? – спросил эльф.

– Падающая на плечи истина всегда тяжела, и горек, отвратителен вкус ее на языке, – ответила гибберлингка, пытаясь устоять на подламывающихся ногах. – Видишь ли ты? – она рассмеялась, и настолько жутким был этот хохот, что у Головешки, несмотря на жару, холодок побежал вдоль позвоночника. – А я вижу… то, что ждет нас впереди – смерть. Только смерть это не та, с которой рано или поздно столкнется любой из нас… она иная… Помогайте!

И Ульфа распрямилась, вскинула трясущуюся голову.

– Так что ты предлагаешь? Отступить? Вернуться? – спросил эльф.

Что, все путешествие было зря, его обманули, и придется возвратиться в Сиверию точно таким же, каким он уехал оттуда… с этими жуткими ожогами на теле и голове, без крыльев… вернуться уродливым, чтобы снова вести доводящую до безумия жизнь отшельника?

– Это невозможно, – гибберлингка покачала головой. – Нить бежит только вперед. Даже если попытаемся свернуть, то обстоятельства не дадут нам этого сделать. Водоворот.

– Тогда и болтать нечего, – вмешался Велигор, – подпояшем чресла верой, и вперед. Еще не поздно обратиться к истине, друзья мои, и я готов помочь вам, чем смогу…

Головешка молча повернулся и зашагал вперед по тропе.

Примерно через километр они увидели край болота, зеленую стену джунглей.

– Мы пришли, – сказала Ульфа.

Налетевший ветер заколыхал кроны, и между вершинами деревьев обнаружилось нечто остроконечное, направленное в небо. Головешке сначала показалось, что ждущая их впереди пирамида очень велика, но затем стало ясно, что он ошибся, что она не больше того же храма Тенсеса на Тенебре.

Высилось строение посреди большой поляны вообще без травы, зато с почвой насыщенного черного цвета. На гладких стенах цвета спекшейся крови не было видно швов, отверстий или выпуклостей, грани казались безупречно острыми.

И еще имелось заклинание, словно кокон окутывавшее пирамиду, живое, двигающееся, дышащее.

– А я думал, что только джуны в этих местах строили, – почти с детским разочарованием проговорил Велигор. – Что, вход с другой стороны или стену проломим?

Головешка понимал, что до стены еще надо добраться, что вот эти чары, выглядящие как безобидная серая хмарь, не пустят к пирамиде чужаков, нет, не убьют и не покалечат, просто не пустят. Догадывался, что ставили их крайне серьезные маги, и что убрать эту преграду будет очень нелегко.

Вот только говорить ничего не стал. Зачем?

– Может быть, и с другой, – сказала Ульфа. – Пойдем, посмотрим.

И они двинулись в обход пирамиды, стараясь не вступать на черную, словно измазанную сажей землю.

То, что рядом кто-то есть, Головешка почувствовал ровно в тот момент, когда они увидели вход – высокий и узкий, больше похожий на щель, охраняемый двумя тощими изваяниями. Уловил следы чужого заклинания, куда менее мощного, чем то, что охраняло пирамиду, но выполненного с несомненным искусством.

Увидел, как вдали колыхнулась ветка, рядом с ней дрогнула еще одна.

– К оружию! – рявкнул эльф, приводя в действие защитные чары.

И очень вовремя, поскольку в них уже летели стрелы.

Глава 10

Они просидели у пирамиды несколько дней, а Эрэм так и не добился успеха.

Чего только он ни делал – посылал на чужое заклинание целую орду своих, выглядевших как стая безголовых призрачных птиц; воздвигал около пирамиды столбы из темного дыма, похожие на колонны и на вид твердые, словно камень; покрывал черную землю сложными рисунками и надписями из десятков магических знаков; даже приносил в жертву лягушек, пойманных на ближнем болоте.

Серый вихрь трясся, словно припадочный, становился плотнее, бледнел, но исчезать не спешил.

На третий день восставший сказал, что он должен подумать, уселся на землю со скрещенными ногами, закрыл глаза, и провел в таком положении почти сутки, не реагируя на толчки и окрики.

Орки тосковали без дела, и выдумывали его себе сами – Мосол пел, хотя ему приходилось делать это вполголоса, чтобы не привлечь к лагерю незваных гостей; Кость пропадала на охоте, а когда возвращалась, начинала всячески издеваться над мужем; порой они дрались, и всякий раз драка заканчивалась страстным примирением в кустах, от которого тряслись ветки и летели наземь листья.