Росс без труда получил номер, хотя свободных мест, как обычно, не было.
— Я приятель госпожи Слаткин, владелицы, — сообщил он ночному портье, дабы не было трудностей с устройством.
— Нет проблем, мистер Конти. Для вас номер всегда найдется, — заверил ретивый клерк.
Прекрасно. Элейн хотела его выставить, вот он и не вернется:.
Она себя проявила сегодня вечером. Показала, какая бесчувственная, бессердечная она сука. Ей-то лучше всех известно, что значат для него «Люди улицы». Она обязана была его поддержать.
Никогда раньше не чувствовал себя Бадди с женщиной так легко и спокойно. Подсознательно женщины были для него врагами. Ты либо сражаешься с ними, либо пытаешься их перехитрить, либо покоряешь их. Но с Монтаной было иначе. Он и впрямь мог просто с ней поговорить, и он говорил, позабыв о ее трудностях, и впервые в жизни изливал свою душу. И ему это давалось почти с легкостью, пока бродили они по берегу в темноте, под шум прибоя. А стоило ему только начать, остановиться было трудно. Казалось, что жизнь его, хоть и непутевая, и вправду ее заинтересовала.
Он принялся рассказывать о своем детстве, а как только начал говорить о Сан-Диего, его прорвало. Хотя всего он ей не рассказывал. Он опустил два самых важных события — убийство Тони и ту ночь, когда мать вошла к нему в комнату.
Он рассказал ей о том, как мальчишкой, без гроша в кармане, приехал в Лос-Анджелес. О днях, проведенных на берегу, и об актерских курсах Джой Байрон. Потом о ночах в Голливуде, о трюках, которые он проделывал, о наркотиках, разочарованиях и о надеждах, которые никогда не сбывались. Он дошел до Гавайев и остановился. Почему-то не хотелось упоминать Ангель. Пусть будет его тайной.
— И вот я вернулся, — завершил он. — И услышал о твоем фильме, и… э… вот так вот.
Ей понравилось, как он назвал это ее фильмом. Он чуть ли не единственный, кто так сказал. Она знала, что Нийл будет нагонять на него страх, что Джордж Ланкастер будет топтать его ногами, а ей так хочется, чтобы он добился успеха, используя тот шанс, который, наверное, будет и единственным.
Когда они вернулись к машине, уже начинало светать и на горизонте замаячили одинокие фигуры любителей бега трусцой.
Теперь, выслушав рассказ о его жизни, она чувствовала себя получше. Слушать других — значит, не надо думать о собственных проблемах.
Какое-то время они сидели молча в машине, наблюдая, как встает солнце, а потом она спросила:
— Как рука?
— Ты знаешь, я и забыл про нее. — Он попробовал ее согнуть. — Ничего не болит. Вот это да!
— Знаешь, чего я хочу? — хрипло сказала она. — Я хочу предаться с тобой любви… потому что ты нравишься мне и я, по-моему, тебе нравлюсь… и это как раз то, что мне сейчас нужно.
Ничего серьезного — только… близость.
Испытующе уставилась на него — дикими глазами тигрицы.
О сексе с ней он по-настоящему и не думал.
С тех пор, как они уехали из ее дома, мысль об этом сидела где-то в отдаленных закоулках его мозга.
У Оливера был врач, дорогой и неболтливый. Едва взглянув на несчастную парочку, он тут же его и вызвал. Была мысль, что команда из ближайшей больницы приедет быстрее, но сразу и прошла. Газеты развопятся. В этом отношении мозги у них с Джиной работали в одном направлении. В некоторых случаях, хотя и очень редких, прессу даже на пушечный выстрел нельзя подпускать.
— Я ужасно себя чувствую, — стонала она. — Мне плохо, Оливер. Ты бы лучше помог мне.
Больной она ему не показалась. Исполинские сиськи и задница. Пышные женщины его никогда не волновали. Он любил, чтобы они знали меру, были складными и очень-очень чистыми.
Он отвел глаза от Джининых молочных желез и внимательно посмотрел на Нийла. Вот у кого больной вид. Цвет лица зеленоватый, дыхание затруднено.
Оливер не был докой в вопросах первой помощи. Он понятия не имел, что надо делать. И, разумеется, не хотел до них дотрагиваться — одна мысль об этом вызывала отвращение. Поэтому в ожидании врача он занялся делом, самым для него естественным, — взял пепельницу, что была ближе всех, и принялся ее вычищать.
Они лежали на постели с водяным матрасом в мотеле на берегу океана, голые и расслабившиеся. Секс, которым они хотели заняться сразу же, получился скорым, и теперь был черед Монтаны говорить. Она открывала перед ним эпизоды своей жизни. Мысли, взгляды, замыслы. Нийла не упомянула ни разу.
Потом они снова занимались любовью, на этот раз медленно и размеренно, как если б то была игра двух умелых атлетов.
У нее были длинные руки и ноги, она была чувственной и к тому же агрессивной, что очень возбудило Бадди — раньше ему не выпадала такая партнерша, и это ему понравилось.
У нее было изумительное тело, стройное и по-кошачьи гибкое, с широкими плечами, высокой грудью, узкими бедрами и длинными ногами. Оттенком и на ощупь кожа у нее была как темное оливковое масло, в любви она была изумительна. Искусно определяла те точки, которые — если нажать на них — по-настоящему его возбуждали, массажировала ему шею, грудь и потом — ниже, ниже, медленно, медленно — и восставшая его плоть оказывалась у нее в руках, губы обхватывали ее, и язык приступал к ласкам.
Он погрузил руки в ее длинные и черные как смоль волосы и, пока она раздразнивала его, крепко держал ее голову. Хотел кончить прямо ей в рот, но хотелось и ее на вкус попробовать. Он переменил позу и зарыл голову у нее между ног.
Наслаждение они испытали безмерное, двое искушенных и заботливых игроков, играющих в свое удовольствие.
Для Монтаны это был акт вожделенного освобождения. Пять лет только с Нийлом. Она почти забыла острое возбуждение, возникающее от нового тела.
Беззвучно они доиграли сцену.
Блаженствуя, достигли кульминации.
Бадди считал, что он единственный в своем роде, потому что никогда не издавал ни звука. Но в Монтане он обрел родственную душу. Всего лишь протяжный вздох, когда, вздрагивая всем телом, она подошла к концу. И почувствовав, как ее сотрясает дрожь, он тоже кончил.
Было около четырех утра. Они заснули обнявшись. Через несколько часов их разбудили крики играющей на пляже детворы.
Солнце залило комнату, и Бадди не сразу вспомнил, где он.
Потом все вернулось на место, и он машинально схватился за часы.
Восемь сорок девять, а у Сейди Ласаль он должен быть в одиннадцать. Надо пошевеливаться. Он слегка дотронулся до плеча Монтаны.
Она что-то бормотнула и потянулась, как леопард.
— Почти девять, — поспешно сказал он. — А мне надо успеть переодеться и потом идти к Сейди Ласаль. Успеем?
— Ого! По утрам ты у нас прямо романтик.
Он усмехнулся.
— Что ты хочешь от меня? Дело есть дело. Мне нужен агент, разве нет?