— Уничтожив богов, я займу Олимп и сделаю тебя своим дворцовым музыкантом, чтобы ты играл для меня.
Эгипан все играл свои нежные мелодии.
— Мне будет нужна хорошая музыка, — рассудил Тифоей. — Ты можешь написать великую балладу обо мне — песню, как я захватил мир!
Эгипан остановился, и на его лице неожиданно появилась печаль.
— Хм… если только… Но нет. Нет, это невозможно.
— Что? — прогремел Тифоей.
Эгипану было невероятно сложно придерживаться их плана и оставаться спокойным, когда над ним склонился огромный облачный гигант, а его сотни змеепальцев капали ядом и зыркали на него красными глазами.
«Гермес рядом, — напомнил себе Эгипан. — У меня получится».
— О, я был бы счастлив написать о тебе песню, — сказал Эгипан. — Но столь грандиозная мелодия не должна быть рождена свирелью. Мне понадобится арфа.
— У тебя будут в распоряжении все арфы мира, — обещал Тифоей.
— Это так великодушно с твоей стороны, мой господин, — ответил Эгипан, — но, боюсь, мне понадобятся для этого очень прочные сухожилия… намного прочнее коровьих или лошадиных. Иначе струны просто лопнут, если я попытаюсь передать через них все твое могущество и величие. Никакой инструмент смертных не выдержит этой мелодии!
Тифоея это объяснение полностью удовлетворило. Затем ему пришла в голову мысль.
— Знаю! — Тифоей поставил на землю свою «борсетку» и вытащил из нее сухожилия Зевса. — Можешь использовать их.
— О, идеально! — воскликнул Эгипан, хотя на самом деле ему очень хотелось закричать: «Фу! Гадость!» — Как только ты захватишь все мироздание, я сделаю арфу, достойную песни о тебе.
Эгипан поднес к губам свирель и проиграл несколько нот усыпляющей колыбельной.
— Но захват мироздания, должно быть, та еще тяжелая работенка, даже для столь несравненного создания, как ты.
Эгипан продолжил игру, пробуждая образы ленивого полудня, прохлады тени дерева у ручья и мягкого покачивания уютного гамака. Веки Тифоея потяжелели.
— Да… изматывает… — согласился Тифоей. — И ведь никто не ценит мои труды! — Он сел, отчего горы задрожали. — Уничтожать города. Отравлять океаны. Сражаться с луной. Это ужасно утомляет!
— Понимаю, мой господин, — сказал Эгипан. — Если пожелаешь, я могу поиграть немного, пока ты отдыхаешь перед тяжелым восхождением на Олимп к победе.
— Хм… Музыка, — веки Тифоея сомкнулись. — Только если недолго… Хр-р-р…
Его огромная голова упала на грудь, и облачный гигант захрапел. Эгипан продолжил играть свою нежную колыбельную, поддерживая счастливый сон Тифоея.
Тем временем к ним подобрался Гермес и забрал у бога-сатира сухожилия, а затем принялся рыться в «борсетке», пока не нашел перуны Зевса. Он кивнул Эгипану — «Продолжай играть!» — и полетел к пещере, где лежал Зевс.
Это была та еще грязная работенка — засовывать сухожилия назад в руки и ноги бога неба и вымеренными разрядами молнии подсоединять их к мышцам и костям. Пару раз Гермес всунул сухожилия вверх ногами, и когда Зевс попытался пошевелить рукой, он хлопнул себя по затылку.
— Прости! — извинился Гермес. — Сейчас все исправлю!
Наконец Зевс вернулся в норму. Будучи бессмертным богом, он быстро исцелился, а стоило ему взять в руки свои перуны, как его затопила ярость, отчего он почувствовал себя сильным, как никогда.
— Пришло время реванша, — проворчал он.
— Могу я чем-то помочь? — спросил Гермес.
— Не попадайся под руку, — ответил Зевс.
— Это я могу.
Зевс решительным шагом покинул пещеру и начал увеличиваться в размерах, пока не стал в половину роста Тифоея — то есть просто чудовищно огромным для бога. Как только Гермес подхватил Эгипана и унес его на безопасное расстояние, Зевс крикнул:
— ПРОСЫПАЙСЯ!
И ударил молнией Тифоея прямо в лицо, что могло сравниться с превращением звезды в сверхновую у тебя под носом.
Тифоей рухнул на землю, но Зевс не остановился и продолжил атаковать. Гигант заворочался, пытаясь подняться. Он все еще не проснулся окончательно и сонно недоумевал, что случилось с вежливым сатиром и его чудной музыкой. Зевс бил по нему молниями… Но ведь это было невозможно, так?
БАМ!
БАБАХ!
Гигант начал отступать. Вокруг него трещали молнии, срезая с его пальцев змеиные головы, рассекая облака тьмы и ослепляя его каждой вспышкой.
Споткнувшись, Тифоей рухнул в море, и Зевс, не дожидаясь, когда гигант придет в себя, сорвал с земли гору и поднял ее над головой.
— ПОДАВИСЬ ЭТНОЙ! — взревел Зевс. (То было название той горы.)
И он опустил на Тифоея гору, и с тех пор облачный гигант заключен под Этной, периодически он пытается выбраться из-под мегатонн породы и вызывает вулканические взрывы.
Так Зевс с небольшой помощью Гермеса и Эгипана спас мир. Не знаю, получил ли Гермес награду, но Эгипану в благодарность за его мужество было выделено целое созвездие в форме козла с рыбьим хвостом, дабы почтить облик, в котором он скрылся от Тифоея. Позже это созвездие стало одним из знаков зодиака. Мы зовем его Козерогом.
И вот наконец — ура! — я могу закончить свой рассказ о Зевсе.
Но есть и плохая новость: пришло время поговорить о богине, которая, мягко говоря, недолюбливает моего отца, да и от меня она далеко не в восторге. Но я постараюсь остаться непредвзятым, в конце концов, речь пойдет о маме моей девушки Аннабет — старой доброй ее величестве коварство и сообразительность Афине.
Где-то с миллион страниц ранее я упоминал первую жену Зевса, титаниду Метиду. Помните ее? Вот и я не помню. Пришлось пролистать и перечитать. Метиды, Фетиды, Темиды — голова раскалываться начинает, когда пытаешься всех запомнить и не перепутать.
Вот вам резюме.
Краткое содержание предыдущих событий сериала «Настоящие боги Олимпа»: Метида забеременела от Зевса. Согласно пророчеству, на свет должна была появиться девочка, но если у Метиды и Зевса после родился бы еще один ребенок, то это был бы мальчик, который, став взрослым, занял бы место Зевса. Услышав это, Зевс поступил совершенно естественным образом: запаниковал и проглотил свою беременную жену целиком.
Тадам!
Что было дальше?
Ну, бессмертные не могут умереть, даже попав в желудок другого бессмертного, так что Метида родила свою дочь прямо в животе Зевса.
(Не стесняйтесь, кривитесь и зеленейте на здоровье. Хотя, может, стоит повременить. Дальше будет только хуже…)
Со временем Метида обратилась в чистое сознание, не зря же она была титаном глубоких размышлений, и закончила свой век ворчливым голоском на задворках разума Зевса.