Пришла под утро, растерянная, смущенная.
– Я все видел, я все знаю, не знаю только одного: было или не было?
– Не было!
– Поклянись!
Упала на колени, заплакала:
– Детьми клянусь, Маратик!
Обида грызла страшно, места себе не находил. И тут Людка Шалаумова заходит в кабинет бумаги подписать. Что-то в голову стукнуло: «Она!»
– Ты звонила?
– Я.
– Через платок говорила?
– Да, – и улыбнулась.
Если бы не было той улыбки, то, может, и ничего не было бы…
А так…
Даже сейчас тошно вспоминать. Поднялся, подошел, развернул к себе спиной, нагнул и… И главное – хоть бы посопротивлялась, недовольство высказала, наоборот – постонала даже…
А как перед Генкой неудобно потом было – в глаза не мог ему смотреть недели три. И жалко мужика – с какой сукой живет, а ведь не скажешь…
– 1:1, – сказал тогда себе Челубеев, но легче не стало, очень долго рана затягивалась. Да, по правде сказать, и не 1:1. На следующий год у Челубеева случился роман, самый настоящий, разводиться даже думал… В Сочи, в санатории «Щит и меч»…
Стюардесса по имени Жанна…
Не стюардесса, правда, подавальщица в столовой, но какая разница, главное, что Жанна! Влюбился, голову потерял…
Рассосалось не сразу, но рассосалось… Была еще пара-тройка приключений, однажды даже с неприятными последствиями, правда, быстренько залечил, и все, между прочим, на совещаниях – в системе исполнения наказаний немало интересных женщин работает. Но, как говорится, было и быльем поросло, не вернуть, не исправить, а жить дальше надо. Не мальчик уже, да и Светка давно не девочка. И вдруг снова, как много лет назад:
– Что?
И кто? Монах! В синих штанах…
Конечно, то, что монах, неопасно в смысле измены, монахам это строго запрещено, хотя мало ли кому что запрещено… Челубеев думал об этом с обреченностью, так как с недавних пор ему стал понятен механизм причинно-следственных связей в личной жизни человека. На этот счет Светка как раз просветила, точнее, не Светка, а книжка, которую сестры дали ей почитать. Фамилию писателя Челубеев не запомнил, русская и еврейская одновременно, а название сразу понравилось: «Механика судеб» [44] . Светка сначала читала про себя, а потом стала вслух целыми страницами зачитывать. Там всё на великих личностях подтверждается. Взять, к примеру, Пушкина. Гулял с чужими бабами? Еще как, оказывается, гулял! И за это получил пулю в живот. «Неужели это мне за Жанну?» – думал, слушая, Челубеев. «Или за жирную Хозяйку “Курятника”, с которой на Всесоюзном совещании начальников ИУ, ИТУ, ИЗ и ИК предельно близко пообщался, которая и одарила тогда кратковременным недугом?» – спрашивал он себя. Вот она механика судеб, получай теперь и ты, Челубеев! С мужским мазохистским упорством иногда он этого даже желал: «Пусть, пусть она мне с этим монахом изменит – за Жанну, за Людку, за тех, чьи имена уже не помню! Но потом…»
Челубеев точно знал, что будет потом.
Сначала выстрелит в него, потом в нее, а вот в себя, как тогда в парке планировал, стрелять не станет. Не дождетесь! Дадут десять лет, не больше – «чувство ревности в состоянии аффекта». Зона – «сотка» – для работников правоохранительных органов. Строго, чисто, никакого беспредела, как говорится, все свои. Начальник – Сапожков Федор Федорович, встречались на совещаниях не раз. Но главное – дядя, родной дядя срок там отбывает, дядя, которому Челубеев очень многим обязан. К нему из армии в Москву заехал, чтобы посоветоваться в выборе правильного жизненного пути, а тот посмотрел на его красные вэвэшные погоны, хлопнул по плечу и сказал: «Ты уже на правильном пути, вот и не сворачивай». Помог в училище внутренних войск поступить, а когда Челубеев закончил учебу и получил назначение, дядя дал очень дельный совет:
– Если хочешь, чтобы тебя все вокруг уважали, обращайся к каждому по имени-отчеству.
– Как? – не понял Челубеев, – Ко всем, ко всем?
– Ко всем, ко всем.
А их «всех-всех» чуть не две тысячи. Личные дела читал, по ночам зубрил, пока скрытые возможности организма не распахнулись. Зато как зэки это ценили! Закоренелые рецидивисты плакали в строю – их за всю жизнь никто по имени-отчеству не назвал, а тут – сам Хозяин… Светка поражалась: тебе, говорит, с такими способностями в цирке надо выступать, а он, усмехаясь, отвечал: мне, мол, и тут хорошо. Только неугодников не запоминал. К этим, с позволения сказать, людям Челубеев относился с презрением и брезгливостью, потому как есть части тела, к которым мужчина не должен подпускать никого! Хотя необходимость их в зоне отлично понимал. Испорченные были той реальной страшилкой, которой зэки больше всего боятся, а страх подчиненных – лучший помощник руководителя, порядок со страха начинается. Чтобы не показаться шибко умным, Челубеев не любил обобщать, но тут был готов обобщить: власть в России всегда держалась на страхе, а без страха она развалится.
На воле страх – зона, на зоне – опущенные.
А в «Ветерке» неугодники нужны были еще и потому, что вся канализация, а теперь и ассенизация держалась на них. Из всех неугодников только одна фамилия запомнилась – Золоторотов, тот, которого Зуйков убил. Пилюлькин склонился тогда над ним и прочитал на нагрудной фанерке фамилию и отряд. Самая, между прочим, подходящая фамилия для 21-го отряда. «Золотая рота» испокон веку на Руси нужники чистила. Но фамилия запомнилась еще потому, что Золоторотов тот пришел с этапа как опасный, склонный к побегу маньяк. Челубеев взял тогда его личное дело, но с первых страниц увидел – шито белыми нитками. И кто шил? Господин Сокрушилин, и. о. генерального прокурора, тот самый, кто его родного дядю за решетку на восемь лет упек. Подбросил наркотики человеку, который кроме «Столичной» никаких других напитков не признает. В газетах писали: «Конец милицейскому наркобарону» – Челубеев читал и чуть не плакал, сжимая от бессилия кулаки. Вообще, насчет того, кто виновен, а кто нет, за годы службы в системе исполнения наказаний Марат Марксэнович вывел следующий расклад: треть сидит совершенно ни за что, треть можно было сажать, а можно и на воле оставить, и только треть по праву отбывает здесь свой срок, а некоторые еще и мало получили, и каждого третьего из последней трети лучше бы не держать за решеткой, деньги государственные расходуя, а сразу после суда расстреливать. Но он не статистик, а начальник исправительно-трудового учреждения: виновен, невиновен – сиди. Досидел, дожил – выходи на волю и доказывай, если есть силы и желание, свою невиновность. Правда, тем, кто ни за что, сидеть трудней, чем тем, кто по делу. Они ведь все пытаются понять: за что, за что, а понимать нечего – система работает, и желательно в ее жернова не попадать. «Невезучий ты, видно, был парень, очень невезучий», – подумал тогда Челубеев про скрючившегося на земле неугодника и приказал писать свидетельство о смерти.