– Удивлены? – спросил новенький. Он сидел на кровати напротив и смотрел приветливо.
В своем удивленном волнении ты не заметил, как тот сел, не слышал даже, как заскрипела кровать.
Ты смущенно кивнул и взволнованно заговорил:
– Да, удивлен. Очень удивлен. Дело в том, что я долго искал эту книгу, точнее, мой друг по моей просьбе искал и не мог найти… А тут вдруг…
– Чудо? – подсказал собеседник.
– Чудо! – торопливо согласился ты, глянув на него удивленно и благодарно.
– Чудо, – повторил новенький, но в голосе его присутствовала ирония.
Ты не знал, что говорить.
Ты молчал, неизвестный тоже помолчал и задал неожиданный вопрос, который должен был расставить для тебя все точки над i, но из-за твоей растерянности это случилось не сразу:
– А друга зовут Гера?
Ты поднял на собеседника глаза.
Нет, ты его не узнавал, все еще не узнавал, но сомнений быть не могло: перед тобой сидел тот самый человек, с которым ты познакомился в первые, самые первые три дня и три ночи, и ты говорил с ним на темы, на которые никогда ни с кем раньше не говорил: Лжедмитрий, Ленин – Ильич, плохо видит – Слепецкий, да-да – Слепецкий, Дмитрий Ильич Слепецкий!
– Это… вы?..
Твое волнение мгновенно превратилось в восторг, и не в силах сдержать своих чувств ты подался к нему и крепко обнял.
– Да вы просто… каменный гость… – шутливо проворчал Слепецкий, имея в виду твои загипсованные руки.
– Извините, – смущенно засмеялся ты, глядя на старого знакомца во все глаза и не узнавая его.
Но как же он переменился!
Во-первых, он был гладко, можно сказать, образцово – как на рекламных фото в парикмахерской, выбрит. Но если раньше под модной трехдневной щетиной виделись брыли стареющего, не очень здорового, склонного к полноте мужчины, то теперь лоснящаяся живым блеском кожа была туго натянута на крепких скулах и подбородке. Он похудел, но не так, как худеют голодные и несчастные, не имеющие в жизни цели, а так, как это делают сытые, счастливые и целеустремленные: хорошее питание, здоровый образ жизни, а главное – цель, и вот – результат на лице…
Очков с затемненными стеклами тоже не было – почти в упор на тебя смотрели уверенные в себе, стопроцентно видящие глаза Слепецкого.
За те несколько месяцев, что вы не виделись, он помолодел лет на десять, тогда как ты лет на десять постарел, и сейчас он смотрел на тебя с превосходством молодости.
– Боже, как вы переменились… – проговорил наконец ты.
– Надеюсь, в лучшую сторону? – снисходительно улыбнувшись, спросил Слепецкий.
– В отличную! – воскликнул ты.
– Вы тоже переменились, – задумчиво проговорил Слепецкий, глядя на тебя, как смотрит врач на очень запущенного, хотя и не безнадежного еще больного.
Почувствовав вину за свой внешний вид, ты опустил глаза.
– Как ваше горло? – заботливо спросил он.
– Горло? – не понял ты.
– Ну как же… Фарингит…
– Вы помните про фарингит? Даже про это помните?! – воскликнул ты удивленно и благодарно.
– Я все помню, – сдержанно и строго объяснил Слепецкий.
– Я тоже все помню! – подхватил ты и, подняв на собеседника глаза, глядя прямо и искренне, с чувством заговорил: – Дмитрий Ильич, я хочу перед вами извиниться! Как говорится, лучше поздно, чем никогда. Извиниться, очень извиниться…
– За что? – Лицо Слепецкого выражало трогательное удивление. – Разве вы в чем-то передо мной виноваты?
– Виноват! – решительно заговорил ты. – Помните, тогда, в нашу первую встречу, я сказал вам, что меня зовут Евгений, а друга моего Герман, а вы сказали: «Ну прямо по Пушкину», а я сказал: «Так все говорят…»
– Ну и что? – не понимая тебя, Слепецкий искренне недоумевал.
– Ну как… Это было невежливо… Совершенно невежливо… Получалось, что я уравнивал вас со всеми, понимаете?
Слепецкий неожиданно громко засмеялся и, так же неожиданно оборвав смех, остановил на тебе свой внимательный и заботливый взгляд.
– Внешне вы переменились, и не могу сказать, что в лучшую сторону, но внутренне все тот же.
И он замолчал, и ты замолчал, и вы замолчали, как тогда, в первую встречу, когда говорили обо всем, обо всем и договорились до того, что в какой-то момент даже стало страшно.
А потом вы заговорили, точнее, Слепецкий заговорил, а ты, удивляясь, слушал. Казалось, Слепецкий знает все или почти все. Ты сидел в Бутырке столько же, сколько Слепецкий, но не знал ничего из того, что знал он. Поражаясь твоему незнанию, собеседник иронично и дружелюбно тебя упрекнул:
– Вы, Евгений Алексеевич, живете, под собою не чуя тюрьмы.
Ты расценил эти слова как комплимент и глянул в ответ благодарно.
Дмитрий Ильич Слепецкий поведал тебе о разногласиях и трениях в отношениях начальника по режиму Грыжина и начальника оперчасти Светляка, а также рассказал, как Хозяин Бутырки Баранов управляет вверенным ему хозяйством, используя систему сдержек и противовесов, поддерживая попеременно то первого, то второго.
Ты удивился, не понимая, хорошо это или плохо, и так прямо и спросил своего многомудрого приятеля:
– Это хорошо или плохо?
– Не хорошо и не плохо, – с готовностью ответил Слепецкий, – это данность, которую мы должны использовать в своих целях.
– А цель у нас всех здесь одна – покинуть эти ненавистные стены как можно скорей, – в тон подхватил ты.
– А вот и нет! Во всяком случае, не для всех, – неожиданно не согласился Слепецкий и неожиданно же засмеялся и, глядя в твои удивленные глаза, удивил еще больше: – У меня цель прямо противоположная. Я должен оставаться здесь как можно дольше.
Насладившись твоей реакцией, Слепецкий засмеялся, но мучить тебя больше не стал, начав доверительно объяснять, и объяснение это не походило на хвастовство.
– Я печатаюсь в пятидесяти американских газетах, у меня договор с «Вагриусом» на новую книгу, киношники передрались за право экранизации «Счастливых вод», и все это благодаря тому, что в один прекрасный день я оказался внутри этих, как вы изволили выразиться, ненавистных стен.
Ты по-прежнему, нет, еще больше не понимал, как такое может быть, и непонимание это конечно же отпечаталось на твоем лице.
Насладившись твоим дурацким видом, Слепецкий пришел на помощь:
– Вас, конечно, интересует, как такое стало возможным? На первый взгляд случайно: в кабинете Матвея Голохвостова, главного редактора «Мокбы», помните, я вам о нем рассказывал, оказался американец из одного их информагентства. «У американских читателей, – сказал он, – есть большой интерес к российской пенитенциарной системе. Нам нужен человек, который там находится, так сказать, inside view – взгляд изнутри». А у Матвея на столе лежала моя заметка за подписью.