Мандибуля крякнул от неожиданности и отъехал в сторону.
С меня сняли наконец-то эту дурацкую кепку, и я смогла оглядеться.
Помогший мне Геноцид отошел на шаг и пробормотал:
— С тобой только поговорят, Тань, все будет нормально!
Я промолчала, потому что все равно ничего не могла ответить из-за скотча, и отвернулась от Геноцида.
Ничего не понимая в происходящем и не желая смириться со своим положением пленницы, я готовилась к активному сопротивлению, а тут еще этот ушастик мне шепчет что-то успокаивающее!
Мы оказались перед самым входом в обыкновенный деревенский домик средней паршивости. Трое байкеров полукругом поставили перед домом свои мотоциклы, а Мандибуля, прихрамывая — наверняка от моего точного удара, — подошел и, примирительно улыбнувшись, проговорил:
— Кончай рыпаться, все равно не справишься! Пошли в дом.
Но я еще порыпалась, правда, и это оказалось бесполезно. Единственное, чего я добилась, так это того, что меня и здесь понесли на руках и, надо признаться, опять довольно-таки бережно.
Меня посадили на потертый диванчик во второй комнате, стоящий под навесными шкафчиками. Подсуетившийся Геноцид робко принес мою сумку и положил ее на круглый обшарпанный стол, стоящий посередине комнаты.
Мандибуля рухнул рядом и вытянул ноги.
— Ну вот мы и дома, мамочка, — сказал он и резким движением сдернул скотч с моих губ.
— Ну ты, ночной кошмар на мотоцикле, — отплевываясь и морщась от неприятного зуда вокруг рта, проговорила я, — может быть, и свои дурацкие наручники снимешь? Или это уже слабо? Хочешь употребить в таком виде?
Мандибуля ухмыльнулся, промолчал и выдернул из кармана связку ключиков.
— Если твой не потерялся, то сейчас же и сниму, — объяснил он, — руки-то давай, чего прячешь?
Я повернулась к нему спиной и подставила руки, Мандибуля повозился немного, бормоча что-то себе под нос, и замок наручников отщелкнулся.
Я с удовольствием растерла занемевшие руки и, расслабившись, поудобнее устроилась на диване.
— Ты не обижайся на меня, — пустился в объяснения Мандибуля. — Мне с тобой вот так, — он провел ребром ладони по горлу, — в натуре, вот так переговорить нужно, а я вас, баб, знаю. Вас нужно сначала мешком по тыкве съездить и только потом объяснять, чего хочешь, иначе вы понимать не способны. Конституция такая.
— Какая еще конституция? — переспросила я, напрягаясь для того, чтобы высказать этому хаму кое-что приятное.
— А такая, — вяло высказался Мандибуля. — У вас вся жизнь как один критический день. Что-то недодумано в вашей конструкции, точно тебе говорю.
Открылась дверь, и в комнату вошел Геноцид с трехлитровой банкой, наполненной розовым вином.
— Винишка крепленого вмажем, что ли, для тонуса? — спросил меня Мандибуля. — Или у меня тут еще вишневый компот где-то есть. — Он потыкал пальцем вверх, имея в виду шкафчик. — Если ты трезвенница, то и это можно устроить.
Потянувшись, он взял стул и поставил его перед нами. Не глядя поднял руку вверх, открыл на ощупь навесной шкафчик и вынул из него две эмалированные кружки.
— Для тонуса выпью запросто, а за знакомство с тобой не буду, — дружелюбно ответила я, краем глаза замечая, что пистолет очень аппетитно выглядывает из кармана Мандибули, а сам Мандибуля ведет себя как-то расслабленно.
Геноцид, пряча глаза и имея вид самый дурацкий, потому что очень старался показать, что со мною незнаком, хотя это было и глупо, вышел из комнаты, но почти сразу же вернулся с миской слив.
— Ну давай, — Мандибуля махнул рукой, Геноцид вышел и плотно прикрыл за собою дверь.
Мандибуля разлил вино, поднял свою кружку и, в три глотка осушив ее, крякнул, вытерев рот ладонью.
Я не стала подражать всяким невоспитанным мужланам, отпила немного, держа кружку обеими руками, потому что при желании любой предмет может стать оружием, даже такой утилитарный.
— Ну что, так и будешь молчать? — повернулся ко мне Мандибуля и убрал с лица радостную улыбку. — Планы изменились, что ли? А почему тогда я не в курсах?
— А можно узнать, о чем ты вообще говоришь? — спросила я, неожиданно заводясь и не желая скрывать этого. — Тебе от меня что конкретно нужно? Или тебе поговорить не с кем? Заведи себе попугая!
— Ты зачем приехала в кемпинг?! — вдруг заорал Мандибуля, приблизившись ко мне вплотную, так что мне пришлось даже отпрянуть. — Только не ври, что отдыхать! Так не отдыхают!
— Согласна, — кивнула я, — а тебе-то что до этого?
Мандибуля помолчал, потом, сопя, вынул из кармана порыжевшей футболки мятую пачку сигарет «Мальборо лайт» и дешевую зажигалку. Пачку он протянул мне.
— Ты курить-то умеешь? — спросил он.
— Еще бы! — ответила я, беря сигарету и прикуривая от поднесенной зажигалки.
— Я понимаю, что из-за этого некстати подвернувшегося покойника поднялся небольшой кипеш, — проговорил Мандибуля, пуская дым в потолок. — Может, ты была и права, что ушла в подполье. Но сколько же можно темнить, а? А верно, что менты подозревают тебя? — без перехода спросил он, бросая на меня пронзительный взгляд.
Я помимо желания облизнула губы и едва не выругалась. Еле сдержавшись, хмуро ответила:
— Есть у них такая смешная идейка. Не самая, конечно, лучшая, надо признаться.
— А когда у них бывали хорошие идеи? — искренне удивился Мандибуля. — Менты — они и в Африке менты. Ну хватит лирики. Короче: как я понимаю, деньги должны быть у тебя. Верно я скумекал?
Я с интересом посмотрела на него и промолчала.
Мандибуля крепко сжал губы, вскочил с дивана и пробежал взад-вперед по комнате.
Дверь приоткрылась, и показалось вытянутое красное лицо Геноцида.
— Чего тебе? — рявкнул на него Мандибуля, и Геноцид, вздрогнув, исчез, прикрыв за собою дверь.
— Я тебя понимаю, — быстро заговорил Мандибуля, — конечно, говорить такие вещи опасно для здоровья, но я тебя раскусил. Ведь что получается, смотри…
Мандибуля от волнения даже затушил о столешницу свою сигарету и, тихо выругавшись, выдернул из пачки другую.
— А получается у нас с тобой, мамочка, интересная такая картинка.
Мандибуля взял себя в руки и сел на прежнее место.
— Я не спрашиваю, для чего ты слила Валерия. Если это не помешает нашему делу, то пусть это останется твоей маленькой тайной. Все будет нормалек, без обмана. Если хочешь видеть товар — в любое время. — Мандибуля бросил взгляд в окно и уточнил: — Начиная с утра, конечно.
Он замолчал и взглянул на меня. Я тоже продолжала молчать, потому что поняла две важные вещи.
Точнее, одну важную, а вторую важнейшую.