«Египтяне были первооткрывателями многих методов добычи и обработки золота, — уже немного устало продолжала Нур. — Именно в Египет стекалось золото со всей Африки, и многие города, даже в новое время, выросли из земли благодаря ему — Сан-Франциско, Сидней, Йоханнесбург. Города и империи любят золото, и оно же…
— Течет в моих жилах и застывает в виде моего кала в земле, — продолжил за нее сатана.
— И где теперь этот твой Египет? — опять помимо своей воли проговорила Нур. — Банановая диктатура, а сам ты дурак.
Она догадалась, что лишние уши ее не слышат, и на этот раз прикрывать рот рукой не стала.
— Да на хрен оно вообще нужно, — выступил в своем жанре Голощапов, изрядно поседевший, но по-прежнему крепкий здоровьем и полный энергии. — Чего с ним делать-то? Микросхемы паять? Омолаживаться им? Я бы их послал, этих Кононов, честное слово. Я помню, как они во время потешного переворота, помнишь, был такой двадцать лет назад, — обратился он к Лахманкину, сильно пихнув его локтем под ребра, — так ни вашим, ни нашим, как иезуиты какие-то. Не любил я никогда Конона. Да и сынок его, поди, ничем не лучше.
— А чем вы занимаетесь, — неуклюже спросил Платон, уставившись на цветок Нур, — помимо этих золотых слов?
— Да ничем особенным, — призналась Нур, — учусь, изучаю историю.
— Я хочу, — сказал Платон Константину, — чтобы мы ее кем-нибудь назначили. Невозможная же скука в стране.
— Бессмертную назначили? — передразнил его сатана. — Во народ!
— Давай, может, в пропаганду? — предложил Голощапов. — По очереди пощупаем — посмотрим, как запоет. На газету поставим или даже на канал.
Константин кивнул, заинтересовавшись и склянкой с сывороткой, и самой Нур — и через несколько минут он уже обсуждал с руководством корпорации в комнатке за стендом цену своего бессмертия, скорректированную налоговым послаблением для корпорации. Платон тем временем разглядывал и трогал шевелящийся цветок Нур, отчего она с наслаждением щурилась и вспоминала жаркую Искью, матроса с якорьком, чаек, жрущих рыбьи потроха. Платон испытал возбуждение, которого никогда ни с кем не испытывал, даже с Аяной, и вопрос о назначении Нур был решен, во всяком случае, в его голове — а это уже полдела.
— Ты скучно наслаждаешься, — сказала Нур Константину несколько дней спустя, когда он обсуждал с ней ее новое высокое назначение, а Платон просто сидел в углу и жадно пожирал ее глазами. — Ну что это такое — трогать и пихаться?
Она произнесла это громко, так что все слышали, — и наступила неловкая пауза, заполненная только смешком сатаны.
— Больше не говори вслух того, что никто лишний не должен услышать. Это и есть суть твоей работы, договорились? — сказал Константин.
После встречи у Константина Нур и Платон долго сидели на крыше его резиденции под столицей, среди лесов и туманных болот, разговаривали и наслаждались обществом друг друга, но больше разговаривали, поскольку уставший цветок уснул. Именно в тот вечер Платон и оказался в полной власти Нур.
— Люди почему-то в основном грустные, — говорила Нур Платону, тычась носом в его щеку, — почему так? Конечно, большие города удручают, но есть же столько места помимо городов.
— В деревне скучно, там вообще ничего нет, — с убеждением говорил Платон, — представь себе: холодно, сыро и темно почти весь год, солнце греет и светит всего несколько месяцев, что там делать? Хлюпать грязью, выпивать и теребить надоевшую жену?
— Просто пока никто не придумал, что там делать. Кто придумает, тот и будет следующим повелителем Пангеи, — сказала она с зевком, — кто придумает, что можно делать не в городах и при этом всем людям.
— Тебе не нравится Константин? — вдруг спросил Платон.
— Ужасный он, — спокойно сказала Нур как бы в полудреме, — ужасный черный человек, погубивший столько света, столько надежд. Кто-то сказал мне, что у него покончила с собой жена, Наина. Ты только представь это себе… У Лота странно умерла его жена, Тамара, извини, если я говорю не то, — продолжила Нур, — а у Константина покончила с собой Наина. Это и есть их народ, эти жены. Мертвый народ живет в Пангее. Это Аид, а не страна.
Она уснула у него на плече прямо на этой крыше, под ровное и тревожное течение его мыслей: откуда она взялась, эта Нур? И станет ли теперь интересней, когда она будет придумывать слова и складывать из них волшебные бусы? Зашевелятся ли воздушные потоки? Будет ли ему куда сделать шаг?
Нур стремительно вознеслась на самый верх алюминиево-стеклянного небоскреба, в ее подчинении оказались сотни молодых людей в облегающей одежде, они делали журналы, производили эфиры и прогоняли их по проводам, превращая в видимый ток, они порождали трескучий и многоголосый онлайн, грели своими словами тысячи глаз и ушей, голова ее стала гудеть, как улей, от чужих мыслей и слов, так или иначе все эти сферы и миры она наполнила шевелением и искрением теней, всегда проступающим сквозь любое торжество живой материи, наполнила теплом и страстью, и ее цветок цвел, и многие сходили от него с ума.
Быстро и без особых усилий Нур сделалась героиней. Мама Лиза и тетушки, Катерина и Ханна, только пожимали плечами: плохо думать о Нур они не могли — не получалось, а думать хорошо мешал жизненный опыт: они знали, что слава и всенародная любовь дается только отпетым подлецам или потаскухам, а люди достойные живут в лучшем случае в забвении, а то и в хуле. Таков закон мирской жизни, небеса ведь далеко от земли.
Но к Нур грязь не прилипала, никто не завидовал ей и не целился злыми словами ей в сердце. Чудо. Да мало ли чудес случалось с Нур?
Она, конечно же, убедила Исаака приехать к ней на подмогу. И он приехал и, засучив рукава, принялся за дело. Остров ему надоел, некуда там деваться, вот он и уехал учиться в Неаполь, стал пописывать статейки в местную газетенку, сначала про торговлю и магазины, потом про туристов, а потом и про мафию. Уехать ему оттуда было самое время, многие заточили на него зубы, и Катерина очень волновалась — как бы не свели счеты с пацаном. Правда, в ее концерне он не прижился, заскучал, ему оказалось интереснее писать в итальянские издания о русских нравах. Некогда искушенный в любовных делах официантишка обладал и острым взглядом, и ловким языком. Он писал про нищету, про убийства, про ревностное сведение счетов, про воровство — фурор! Девушки зачитывались репортажами о его похождениях и приключениях, старики видели в нем ярого защитника их интересов, домохозяйки с замиранием сердца следили за судьбами невинно осужденных, писал он много, взахлеб работал, исколесил все, описал и сибирскую язву, чуть было не вылезшую из растаявших в вечных льдах скотомогильников, и восход над Байкалом, и бандитские кровеобильные перестрелки — и каждую его статейку читали по пятьдесят тысяч человек и пристально следили за ходом его мысли.
Многие предупреждали Константина, что происходящее в медиахолдинге совсем ни к чему при нынешнем течении дел. Кризис в стране. Мусульмане бесчинствуют, повсеместно строят мечети, а народ стонет, проклинает их, берется за вилы да за ножи. При таких делах народ нужно успокаивать, а не стращать, как это делает Исаак, надо бы его окоротить, да и очарованность Нур пора бы поубавить — слишком уж большое влияние на умы у этого ее холдинга. «Там звезда на звезде, — нашептывали они Константину, а куда такое скопище златоустов ринется при обострении — тоже вопрос, как бы нам на себя не накликать беды!» Но Константин слушал это все в пол-уха: он сам зачитывался и статьями Исаака, сам оторваться не мог от радиостанций, которыми заведовала Нур, сам с интересом смотрел передачи по ее телевизионным каналам.