С 1865 г. введены в курс военная администрация и топография, а в следующие годы – аналитическая геометрия, механика, военная гигиена и топография, артиллерийское и фортификационное черчение, причем преподавание физики было исключено.
В 1883 г. из учебного курса Военных училищ были исключены политическая история, статистика, военная гигиена, а затем и математика и введена военная история. Вместе с тем изданная в том же году «Инструкция по учебной части» совершенно изменила и самую систему ведения занятий: аудиториальная система лекций уступила место 22-м часовым лекциям в каждом классе отдельно; практические занятия велись по-прежнему в классных отделениях, а поверка знаний юнкеров производилась на репетициях.
Давая широкое развитие практическим занятиям по каждому предмету в зимний период занятий, инструкция 1883 г. переносила их и в поле: с выходом в лагерь юнкера младшего класса производили полуинструментальную съемку, а юнкера старшего класса – съемку военно-глазомерную и решали тактические задачи в поле.
С 1908 г. к этому прибавлена была еще и съемка перспективная.
По окончании съемок юнкера упражнялись в разбивке, трассировке и постройке полевых окопов. С 1908 г. введены в курс училища: снова военная гигиена, военная география и, как особый отдел военного законоведения, учение о социалистических теориях. Последнее были вызвано тем, что с переходом нашего отечества к новому государственному строю, когда так или иначе политические теории получили относительную свободу исповедания, и в ряды армии стали проникать люди, не признающие принципа «армия вне политики», офицеру необходимо было знать, чем он мог парализовать возможную пропаганду последователей крайних партий.
Химия же и механика были изъяты из предметов преподавания и перенесены в кадетские корпуса.
Наконец, ряд комиссий пришел к выводу, что необходимо перенести центр тяжести училищного курса с теории на более практическую почву. 28 июля 1910 г. выработанные этими комиссиями программы утверждены военным министром и приняты к руководству.
Основная идея новой программ – «приблизить военные знания юнкеров к войсковой жизни и подготовить их к обязанностям воспитателя и учителя солдата и к роли руководителя вверенной ему малой части (взвода, полуроты) в поле».
Выпускаемый из училища молодой офицер должен был не только знать, но и уметь применять знания в той сфере деятельности, которая ожидала его по выходе в войсковую часть.
А т. к. предстоящая юнкеру служба взводного командира раньше всего и прежде всего требовала от него самой серьезной практической подготовки, затем развития инструкторских способностей и лишь потом общего военного образования, то на тактику и обращено главное внимание (8 час. в неделю в младшем классе и 10 час. в старшем).
Преследуя цель развития ума, а не обременения памяти, новые программы составлены были так, что быстро улетучивающиеся, основанные на памяти знания ими не требовались. Отдав тактике господствующее среди всех учебных предметов место, реформа эта вызвала естественное уменьшение объема курса этих предметов; так военная история, получив новое наименование «история русской армии», преследовала цель только ознакомление юнкеров с важнейшими периодами жизни русской армии; прежнее прохождение целых кампаний в беглом стратегическом очерке было исключено. Точно так же курс военной топографии окрашен в тактический цвет; все вопросы чисто математического характера и подробное изучение инструментов, с которыми строевому офицеру работать не придется, исключены из курса; взамен введена маршрутная съемка.
Установив тесную связь курса артиллерии с «наставлением для обучения стрельбе», новая программа преследовала чисто утилитарные цели.
В курс законоведения введены сведения из финансового и полицейского права, но преподавание особого отдела о крайних учениях отменено.
Любимый «Опель-капитан» Герсдорфа с открытым верхом стрелой летел по отцветшим яблоневым аллеям. Несмотря на календарную весну, уже поднималась облаком пыль и неприятной маской ложилась на лица. Стази, как повелось, сидела сзади, а впереди и рядом сидели какие-то очередные офицеры, всегда сопровождавшие Рудольфа в его поездках по офлагам. Впрочем, она уже привыкла к подобному соседству и могла себе позволить не думать о них, а рассматривать короткий рукав нового платья. Это было немыслимое для ее России, сшитое по последней берлинской моде лиловое платье-джерси, обтягивавшее и подчеркивавшее все формы. Подарок Рудольфа. Что-то теперь с ее платьями в Ленинграде? Мысль о городе, поразившая Стази своей обыденностью, снова на некоторое время привела ее в уже почти забытое состояние раздвоенности, в котором она существовала до недавнего времени: все плохо – и все же ничего невыносимого, ненависть в сердце – и в то же время масса нормальных людей вокруг, по статусу военнопленная – а жизнь почти вольная, какой вряд ли она жила бы на родине сейчас. И самое ужасное: ничего дурного она не сделала – и все же какой-то осадок на душе. Сколько раз она вспоминала строки Гюго, поразившие ее еще в детстве: «Пусть ураган, бушуя по вселенной, смешал добро со злом, с героем подлеца…» [106] Раздвоенной хорошо быть, когда считаешь себя мертвой, а для живых предпочтительней цельность. Вот и Ленинград. Всего пару дней назад в очередном офлаге где-то под Цоссеном какой-то мальчишка-лейтенантик, узнав, что она из Ленинграда, успел доверчиво шепнуть, что в городе уже вовсю работают театры, Публичка, что Ольга Берггольц читает по радио стихи не только о войне, но и о любви. О любви… Стази невольно скосила глаза влево, где солнце, преломленное стеклянным щитком, обрисовывало медальный профиль Рудольфа. Что связывает ее с ним? Любовь? Нет, Стази могла честно сказать, что любила его она на самом деле только несколько весенних часов, как, может быть, и Хайданова, и красавца-казака под лужским мостом, и еще нескольких, чем-то смогших затронуть ее опустошенное сердце. Но полковник Рудольф фон Герсдорф был аристократ, образован, умен, красив – для врага предостаточно. И, как знать, все-таки не он ли, вернее, не с его ли помощью она вернулась к жизни?
Машина уже въезжала в один из сотен крошечных, ухоженных немецких городков, которые русскому глазу кажутся все одинаковыми, на окраине которого и располагался лагерь. Стази даже не смотрела по сторонам: наверняка все один и тот же огромный лабиринт, разделенный на секции колючей проволокой с непременной виселицей, похожей на перевернутую букву Ш, в середине.
Но на этот раз виселица отсутствовала, и попадавшиеся в проходах между бараками пленные выглядели не такими унылыми и отощавшими, как обычно. Не видно было и обязательного для русских лагерей базара, на котором менялись корки хлеба, кости, котелки с баландой и много чего уже совсем непонятного.
Герсдорф и офицеры со стоявшей чуть позади Стази остановились возле наспех сколоченной трибуны, к которой весьма организованно и споро стали подходить достаточно прилично одетые пленные, по которым было не совсем понятно, офицеры это или солдаты. В ответ на вопросительный взгляд Стази Рудольф тихо ответил: