— Нет, Лев, — с гневным презрением воскликнула Ванда. — Но твой брат, без сомнения, не стал бы уклоняться от исполнения своего долга, если бы даже это стоило ему счастья и любви.
Это было самое худшее, что она вообще могла сказать. Ее слова окончательно лишили молодого князя самообладания, и он, горько рассмеявшись, воскликнул:
— О, ему, конечно, это не стоило бы любви и счастья, но я, без сомнения, могу лишиться того и другого, если теперь уеду! Дядя, я требую, чтобы мой отъезд был отложен на три дня, и если ты мне даже откажешь в этом, то я все равно останусь. Я знаю, что в первое время не произойдет ничего серьезного, и еще успею приехать.
Княгиня хотела вмешаться, но граф опередил ее:
— Это решаю я, а не ты, — убедительно произнес он. — Я назначил наш отъезд на сегодня и считаю это необходимым. Так и будет. Если мои приказы должны сначала подвергаться твоей критике или находиться в зависимости от твоих припадков ревности, то тебе лучше совсем не следовать за мной. Я требую повиновения, которым ты обязан мне как старшему. Или ты немедленно последуешь за мной, или я исключаю тебя из всего, что находится в моем распоряжении. Выбирай!
— Он последует за тобой, Бронислав, — с мрачной серьезностью произнесла княгиня. — Или он мне больше не сын. Решай, Лев!
В душе молодого князя происходила ужасная борьба. Слова дяди и повелительные взгляды матери, может быть, оказались бы бессильными против его безграничной ревности, но он видел, что и Ванда отвернулась от него. Он знал, что если останется, то она будет презирать его, и это заставило его принять решение. Он бросился к молодой девушке и, схватив ее за руку, произнес:
— Я еду, но можешь ли ты обещать в мое отсутствие избегать Вилицы и Вольдемара?
— Это будет и без обещания, — более мягким голосом произнесла Ванда. — Ты забываешь, что твоя совершенно безосновательная ревность вызвана моим отказом остаться в Вилице.
При этих словах Лев с облегчением вздохнул и спокойнее ответил:
— Может быть, я впоследствии попрошу прощения за эту обиду, Ванда, но сейчас я еще не в состоянии. — Он порывисто сжал ее руку. — Я не верю, чтобы ты когда-нибудь могла полюбить Вольдемара, нашего врага, но довольно того, что он тебя любит и находится здесь, вблизи от тебя.
— Эта буйная голова доставит тебе много хлопот, — вполголоса сказала княгиня брату. — Он никак не может усвоить слово «дисциплина».
— Он должен научиться этому, — со спокойной решимостью ответил граф. — А теперь прощай, Ядвига. Нам пора.
Прощание было непродолжительным и менее сердечным, чем могло бы быть при подобных обстоятельствах.
Женщины остались одни. Ванда бросилась на диван и закрыла лицо подушкой. Княгиня стояла у окна и смотрела вслед экипажу, увозившему ее любимца навстречу борьбе и опасности; когда она снова обернулась, то на ее лице было заметно, чего стоило ей это прощание. Она с трудом удерживала обычное внешнее спокойствие и наконец с горьким упреком произнесла:
— С твоей стороны было непростительно как раз в такую минуту возбуждать ревность Льва, ты ведь достаточно знаешь его в этом отношении.
Молодая графиня подняла голову, ее лицо было заплаканным.
— Ты сама вынудила меня, тетя; мне не оставалось никакого другого средства. Кроме того, я не могла предполагать, что Лев оскорбит меня подобным подозрением.
Княгиня подошла и испытующе посмотрела на нее.
— Он действительно так оскорбил тебя этим? Будем надеяться, что это так.
— Что ты хочешь этим сказать? — испуганно вскакивая, спросила Ванда.
— Дитя мое, — ледяным тоном ответила княгиня. — Ты знаешь, я никогда не становилась на сторону Льва; сегодня я сделала это, хотя ничего не сказала, чтобы не раздражать его еще больше. Тон, которым ты произнесла «лучше умереть», был таков, что я сама теперь отказываюсь от твоего пребывания в Вилице.
Ванда встала. Она была бледна как смерть и, не будучи в состоянии произнести ни слова, неподвижным взглядом смотрела на говорившую. У нее было такое чувство, будто под ее ногами разверзлась пропасть.
— Ты ошибаешься или хочешь обмануть меня, — наконец произнесла она. — Я этого не заслужила.
Княгиня не спускала глаз с лица племянницы.
— Я знаю, что ты еще ничего не подозреваешь, а потому говорю тебе это. Лунатиков надо будить, прежде чем они заберутся на опасную высоту. Берегись своей ненависти к Вольдемару! Как бы она не превратилась во что-нибудь другое! Я открываю тебе глаза, пока еще есть время, и думаю, что ты будешь мне благодарна за это.
— Да, — ответила Ванда совсем упавшим голосом. — Я очень благодарна тебе.
— Тогда оставим все это в покое. Надеюсь, что теперь опасности еще нет, а завтра я сама отвезу тебя в Раковиц. Теперь мне надо позаботиться о том, чтобы сегодня были соблюдены все предосторожности, чтобы напоследок с нами не стряслось еще какой-нибудь беды.
С этими словами княгиня вышла из комнаты в полной уверенности, что исполнила свой долг и предотвратила грядущую беду, безжалостно разорвав завесу, скрывавшую от молодой графини ее собственное сердце. Если бы она оглянулась назад, то, вероятно, убедилась бы, что уже была достигнута та «опасная высота», когда внезапное пробуждение может иметь смертельный исход. Оно уже не могло спасти, так как явилось слишком поздно!
Наступила зима. Поля и леса были покрыты пушистой снежной пеленой, реку сковало льдом, и над замерзшей землей пронеслись суровые зимние бури, которые в этом году пробудили и другую бурю, бушевавшую теперь с еще большим ожесточением, чем зимние вьюги. По ту сторону границы вспыхнуло восстание, которого давно боялись. По эту сторону все еще, по-видимому, было спокойно, но мирным настроение, конечно, назвать было нельзя.
Вилица из-за своего географического положения сильно страдала от подобного состояния пограничных областей; недаром она играла такую важную роль в планах княгини и графа. Правда, со дня отъезда Льва и его дяди там многое изменилось, так как с того самого времени началась ожесточенная борьба между матерью и Вольдемаром, не окончившаяся еще до сих пор. Княгиня сдержала слово. Она не уступила сыну места, на которое, по ее мнению, также имела права, а Вольдемар теперь на деле убедился, что значило в течение многих лет оставлять свои владения в ее руках: его называли хозяином, но настоящей хозяйкой считали его мать. Никто не выказывал ему открытого неповиновения, тем не менее он знал, что борьба и сопротивление были лозунгом, ежедневно произносившимся против него; но вместе с тем он не мог отпустить своих служащих, потому что они были связаны контрактами, а также нельзя было так скоро найти им замену, особенно в такое беспокойное время.
Княгиня поставила своего сына в подобное положение в расчете на то, что борьба утомит его и он откажется от нее. Однако она ошиблась в нем и на этот раз. Вольдемар проявил такую непоколебимую волю и неутомимую энергию, которые она до того времени привыкла считать исключительно свойствами своего характера. Несмотря на все препятствия и затруднения, воздвигаемые княгиней на его пути, он не отступил ни на шаг и методично устранял их одно за другим.