— Это же из бабушкиного сада! Морковь, свекла… Ну да, да! Наверняка я выглядела бы идиоткой, но упустить его не могла, за Тофика такая война шла… Чего стоит одна мамаша этой вашей… Тамарки. Потрясающая гадюка. Только я найду лазейку к нему, а она уже в нее пролезла! Но я выиграла. Для тебя. А ты…
Она отчетливо представила борьбу за спонсора, пережила за какой-то миг все унижения разом, а это такой мощный толчок к агрессии, что доченьку, ради которой Марина размазала свое достоинство, захотелось отдубасить чугунной сковородкой. Но она вспомнила: все ее усилия сведены на нет не по вине Аси, просто высшие силы отобрали Тофика, вероятно, у них там тоже дефицит спонсоров. Теперь предстоит все сначала начать, а времени почти нет.
— Так… — решительно произнесла Марина, готовясь поделиться с дочерью следующим грандиозным планом, но сначала следовало уточнить важные детали. — Ответь, Ася, никто не знает, что ты должна была поехать к нему? Ты никому не говорила?
— Ну, знаешь, этим не хвастают…
— Я задала простой и прямой вопрос, ответь мне на него так же просто и прямо! — рявкнула Марина. О, как она не любила эти хождения вокруг да около. — Тофика убили. Большим кухонным ножом в его же доме. Кстати, нож тоже принадлежал Тофику. Это случилось ночью восемнадцатого… в начале суток… в два-три ночи, как я поняла.
— Восемнадцатого в начале суток? То есть в час-два ночи?.. А я вечером семна… Меня тоже могли убить, да? — с трудом выдавила Ася. — Если бы я была в это время с ним, то и меня… да?
— Послушай, это серьезно. Кто-нибудь знает, что ты собиралась к нему? Вспоминай! Иначе у нас будут проблемы, которые я не потяну. Материально, разумеется.
— Какие проблемы? — не поняла глупая дочь.
Ну, умом она блистала только до десяти лет, поэтому в звездах ходила с задранным носом, потом начала глупеть, глупеть… Наконец, выросла. Дура дурой. К тому же безынициативная, как ее отец. Впрочем, Асин папуля однажды проявил инициативу: удрал, словно крыса с тонущего корабля, когда требовалось от него не так уж много — быть мужиком. Марина снова поймала себя на том, что заводится, а бывший муж на то и бывший, зачем о нем вспоминать? Только нанесенная обида не забывается, она застряла в сердце, как вбитый гвоздь.
— Проблема будет одна и крупная, — сказала Марина, положив на ее тарелку кусочек хлеба, намазанный тонюсеньким слоем масла. — Не понимаешь? Да на тебя свалят убийство.
— На меня?! Считаешь, я могла бы убить?
— Неважно, что я считаю! Кто нас спрашивать будет? Полиции нужен обвиняемый или обвиняемая, а насколько одно связано с другим, мало кого будет интересовать. Доказательную базу выстроят и… Поэтому я спрашиваю: говорила ты кому-нибудь? Это важно, я должна продумать, как действовать.
— Я не собиралась к нему ехать, поэтому никому не говорила.
— Вот и хорошо. И то, что не поехала к нему, тоже хорошо.
Нет, кое-что все же дошло до Аси, правда, с опозданием:
— Ты отправляла меня к человеку, который настолько плохой, что имел кучу врагов?
— Он жил без охраны, значит, о врагах не подозревал.
— Ну, он — ладно, а ты? Тоже не подозревала?
Марина первый раз за все это время посмотрела дочери в лицо, но как! Она нахмурилась, ее ноздри раздувались, словно нос собрался отделиться от лица и взлететь. Ася с грустью подумала: «Интересно, как выглядела бы Мариночка без носа? Наверное, очень смешно». Тем временем губы матери задвигались в замедленном ритме, старательно артикулируя:
— Я — тоже! И не смей со мной разговаривать тоном жертвы! Из нас двоих жертва я, потому что делаю из тебя профессионала высшей лиги, кинув тебе под ноги свою жизнь. Но очень трудно работать, не видя, не чувствуя отдачу. Ты замороженная! Очнись. Иначе будешь прозябать, как я… нет, хуже. Ты будешь жить хуже, потому что ничего не умеешь. Разве что в официантки пойдешь или еще куда… где не нужна квалификация.
Мама намекнула на панель. Если ей позволить развить тему, она дойдет до унизительных оскорблений и воплей пострадавшей от маньяка, который пилит жертву бензопилой.
— Хорошо, — сказала Ася и пошла в свою комнату.
Марина метнулась за ней:
— Что — хорошо? Как я должна понимать твое «хорошо»?
Неожиданно для себя самой Ася остановилась у своей комнаты и резко развернулась к матери. Но она не уподобилась Мариночке, орущей по каждому пустяку, а довольно сдержанно, по-взрослому сказала:
— Ты даже не подумала, что и меня могли ножом… Если бы я поехала к твоему вонючему, жирному, потному Тофику, как ты хотела, меня тоже… И сейчас никаких планов ты не строила бы. Ты живешь с закрытыми глазами, ничего не хочешь замечать. А правда заключается в том, что я выросла и вижу: тебе плевать на меня. Плевать, плевать!
Не дав Марине опомниться, Ася забежала в комнату, захлопнула дверь, быстро повернула ключ в замочной скважине на два оборота и задвинула задвижку, которую прибил однокурсник. Все, она в безопасности. А то мамочку сейчас приступ психопатии как накроет — мало не покажется даже соседям, они вынуждены будут слушать ор до полуночи. В коридоре стало подозрительно тихо. Ася припала телом к двери, приложила ухо к щели — нет, тишина, как в склепе.
Не слышала потому, что Марина ушла в другую комнату и тоже закрылась. Но как чесались руки, как чесались… Она их скрестила на груди, сунув кисти под мышки, иначе за себя не ручалась. И ходила, ходила тяжелым шагом от стены к стене. Ее глаза наполнялись горячими слезами, только она не из тех, кто отпускает их на свободу, а губы с горечью проговаривали:
— Неблагодарная… Неблагодарная…
В какой-то момент Марина поняла, что сорвется. Она выскочила из квартиры и унеслась от непереносимого желания отдубасить тупую, холодную как лягушка, наглую дочь. Да, она схватила бы первый попавшийся предмет и лупила бы, лупила, лупила… До крови. Пока эта дрянь не взмолилась бы о пощаде. Но дрянь обладает ослиным упрямством, она может замертво упасть, не попросив прощения, — этого Марина не хотела и поэтому ушла.
Ася сидела на полу, обхватив колени руками. Хлопнувшая дверь подсказала: Мариночка ушла. Наверное, к подружке побежала жаловаться на непутевую дочь, а той под рюмку все равно кого слушать. Хлопнувшая дверь явилась последней точкой, за которой наступает предел, Ася, запрокинув голову, завыла, будто ей причинили физическую боль. Так воют от горя или когда кончается внутренний запас сил, поддерживающий надежду; и слезы так льются, когда очень, очень-очень плохо.
* * *
Все произошло мгновенно: налетели, втолкнули, кулаком по лицу заехали, упал. Упал Слава на диван, не почувствовав, что губа и нос разбиты до крови. Карина жалась к нему, она была напугана, что естественно. Когда голова приобрела некоторую ясность, Слава разглядел в своей квартире троих парней: двое стояли по бокам дивана, третий прохаживался, поглядывая на него с неприязнью. Совсем сопляк. Да, лет эдак семнадцать ему. Но думает о себе — он крутой, могучий и выше собственного роста на метр минимум. Хотя парень без этого высокий, стройно-спортивный, с прямыми темными волосами до плеч и детским лицом воспитанника пансиона для благородных мальчиков.