— И вы не знаете, что сейчас с этим Захарией?
Марина взяла лежавшую на подоконнике газету.
— Это он? — Она показала пальцем на фотографию на первой полосе.
— Он, — кивнула Фредрика. — Что вы почувствовали, когда увидели эту статью?
Марина отложила газету.
— Примерно то же, что и сейчас, когда вы сообщили мне, что Карим — террорист. Это невозможно. Я ничего не слышала о Захарии все эти годы, но тогда он произвел на меня самое благоприятное впечатление. Работящий и смышленый мальчик.
— Угонщики требуют освобождения Захарии из-под стражи.
— И поэтому вы решили, что за всем этим стоит Карим? — удивилась женщина. — Только потому, что они общались десять лет назад?
На этот вопрос нельзя было ответить без того, чтобы не сказать лишнего. Поэтому ответа Марина Фагер не получила.
Однако мысленно Фредрика еще раз прошлась по всем уликам против Карима.
Отпечатки его пальцев на телефоне, с которого звонил лжеинформатор.
Его давнишняя связь с Захарией Келифи.
Книга Альфреда Теннисона, в которой обнаружили тайник с фотографией.
Наконец, найденная в туалете записка.
Но чего-то в этой цепочке не хватало — вероятно, самого главного.
Сомнения захлестнули душу Фредрики, и она отвела взгляд.
Уж слишком все просто. Главный подозреваемый вместе со всеми уликами, можно сказать, подан полицейским на блюде.
— Теннисон. — Это слово прозвучало с вызовом, почти грубо. Следователь из СЭПО поднял голову. — Поэт Альфред Теннисон значил что-нибудь для вашего сына?
Женщина посмотрела на Фредрику с недоумением:
— Я никогда не слышала от него этого имени.
— Это Теннисон написал стихотворение о колокольчиках, которое читают в Скансене на каждый Новый год.
— Он тоже в этом замешан?
Фредрика едва сдержалась, чтобы не прыснуть от смеха. Впервые за этот день.
— Он давно умер.
— А что случилось с отцом Карима? — Этот вопрос задал следователь из СЭПО.
— Не имею понятия, — пожала плечами женщина. — Ни я, ни Карим ничего не слышали о нем последние двадцать лет.
— Согласно Гражданскому реестру он уехал из страны.
— Вполне возможно. От него можно ожидать и такого.
Марина оперлась локтями о стол, словно собираясь сообщить что-то важное.
— Раньше я не думала, что вас интересуют такие люди, как мой сын. В каком-то смысле я рада, что ошибалась.
Этих слов Фредрика не поняла. Лицо коллеги из СЭПО также выражало недоумение.
— Что вы имеете в виду? — спросил он.
— Я полагала, что вы преследуете только исламистов, считаете всех террористов мусульманами. Но ведь это далеко не так.
Следователь из СЭПО растерялся, не зная, что на это ответить.
— Разумеется, это не так, — заметил он наконец.
Однако неуверенность, с которой он это произнес, не ускользнула от внимания Марины.
— Полагаю, вам известно, что мы с мужем крещены, хоть и появляемся в церкви раз в год, под Рождество?
Лица окружающих по-прежнему выражали недоумение, и Марина Фагер не выдержала.
— Как это отвратительно! — воскликнула она. — Вы подозреваете Карима только потому, что он выглядит как террорист! Он смуглый и носит имя своего отца, и поэтому вы решили, что он мусульманин. Конечно, таким он лучше вписывается в ваши убогие схемы.
— Но подождите, — перебил ее мужчина из СЭПО, — мы еще никого не подозреваем, просто пытаемся понять, кого может настолько волновать судьба Захарии Келифи. А ваш сын, во-первых, знает — по крайней мере, знал — Келифи, и, во-вторых, именно он ведет самолет, который захватили неизвестные нам террористы, не пытавшиеся выйти с нами на связь, кроме как посредством анонимной записки, которую оставили в туалете салона первого класса.
«Если это и правда, то только наполовину», — мысленно возразила Фредрика коллеге из СЭПО. Разумеется, в их действиях не было никакой предвзятости, однако по умолчанию все принимали в расчет пресловутый «исламский след».
В случае с Захарией Келифи его нельзя игнорировать. То же касалось и «коттеджа Теннисона».
Подобные мысли лишь усиливали сомнения.
«Карим Сасси не такой, — убеждал Фредрику внутренний голос. — Он не может стоять за всем этим, — по крайней мере, не он один».
«Но террор многолик, — вторил ему другой голос. — Почему бы на этот раз ему не принять облик Карима?»
Впервые в жизни Эден Лунделль курила в подвале полицейского участка. С некоторых пор здесь находилась единственная в здании курилка, все остальные внезапно упразднили. В лучшие времена Эден ни за что не стала бы сюда спускаться. Но сегодня на улице моросило и за каждым углом прятались журналисты.
Ей нравилось, что она здесь одна. Обнаружив в подвале кого-нибудь еще, она наверняка попросила бы этого человека уйти. Эден нужно было собраться с мыслями и хорошенько обдумать события нескольких последних часов.
Вероятно, все началось уже вчера, с ложных предупреждений о взрывах. Эден интуитивно чувствовала их связь с сегодняшним захватом «боинга», хотя и не могла сказать, в чем она заключается. Итак, террористы снова объявились в Швеции, потрясая ее видимое благополучие, разрушая образ, который Эден давно уже не могла воспринимать всерьез.
Его создатели полагали, что в Швеции нет предпосылок для такого рода преступлений. Однако гордая своим нейтралитетом страна продолжала военное сотрудничество с ЕС и НАТО, а в течение последних десятилетий проводила политику, которую было трудно назвать иначе как пропалестинской. Самое справедливое государство, образец для стран всего мира! Кто сейчас поверит в эту ложь? Времена изменились, пора определяться.
Кстати, о времени. Эден взглянула на часы. Черт! Пора забирать девочек из клуба. Она решила попросить Микаэля, пусть оставит своих конфирмантов. Государственная безопасность важнее.
Она затушила сигарету о зеркальное дно пепельницы. Согласно последним сводкам американцы рекомендовали Кариму Сасси держаться подальше от их воздушных границ и ждать дальнейших указаний. Звучит разумно. В зоне воздушного пространства США с самолетом может случиться что угодно. Эден намечала план дальнейших действий. Прежде всего ее интересуют результаты допросов дяди Захарии Келифи и матери Карима Сасси. Дальше она займется Захарией. Связь между ним и «коттеджем» существует, в этом она убеждена. Разгадка где-то под носом, она это чует, только почему-то не может ее увидеть.
До сих пор Алекс Рехт полагал, что ему достанет выдержки справиться со своими личными проблемами. Однако сейчас, отправляясь вместе с сотрудницей СЭПО в Транеберг, к дяде Захарии Келифи, он, пожалуй впервые, засомневался в собственных силах. Алекс чувствовал, что страх за сына все больше мешает ему сосредоточиться на работе. Он предпочел бы беседовать с дядей Келифи в компании Фредрики Бергман, однако та решила вернуться на Кунгсхольмен, чтобы написать рапорт для министерства. Алекс скосил глаза на сидевшую за рулем коллегу из СЭПО. Как там ее зовут — Виола? Вивианне?