Павел не стал задавать больше никаких вопросов, послушно поехал домой, в проезд Черепановых, где в одной из старых панельных девятиэтажек была его квартира. Он чутко прислушивался к себе и понял, что обрадовался сигналу Минаева и вызову в Москву. Все опять становилось как прежде: у него появился руководитель, который будет отдавать приказания и ставить перед ним задачи, а его, Сауляка, дело – эти задачи выполнять как можно лучше. Минаев и раньше, сразу по возвращении Павла из колонии, пытался взять над ним руководство, но тогда ситуация была немного другая. Тогда у Павла была собственная задача, которую он считал необходимым выполнить во что бы то ни стало, поэтому он и корчил из себя строптивого и неуступчивого, не признающего ничьего верховенства. На самом деле то время, которое прошло после выполнения задания Минаева и ликвидации убийц Булатникова, далось Павлу ох как тяжело. Он привык подчиняться. Он привык, что за него все решают. Над ним и рядом с ним всегда был стратег, который определял задачи на перспективу, а Павел должен был эти задачи наилучшим образом выполнить, что он и делал всю свою сознательную жизнь, начиная от безусловного и беспрекословного подчинения отцу и до выполнения требований режима в колонии. И только эти последние недели… Сауляк не склонен был идеализировать сам себя и теперь отчетливо понимал, что строить свою жизнь самостоятельно он не может. Ему нужен начальник, руководитель. Ему нужен хозяин. И он будет служить ему как верный пес. Черт с ним, пусть это будет даже Минаев. Нужно только закончить то дело, которое он начал, уже немного осталось, а потом можно переходить в полное подчинение Антону Андреевичу. И все опять станет четко и понятно, как было раньше. В пустой квартире в проезде Черепановых не было даже хлеба: уезжая отсюда, он еще сам не знал, когда вернется, поэтому старательно выбросил все, что может испортиться или заплесневеть, вымыл и отключил холодильник. По дороге из аэропорта Павел кое-что прикупил, чтобы перебиться пару дней, а там видно будет. Все равно послезавтра ему придется ехать к Минаеву, а оттуда – как знать! – куда еще? Может быть, на другую квартиру, записанную на имя Кустова, а может быть, и совсем в другое место. Все зависит от того, что такое тут стряслось, из-за чего Минаев так срочно вызвал его в Москву.
Придя домой, Павел первым делом принял ванну, потом постелил на диван чистое белье и лег в постель. Почти все время он чувствовал огромную слабость и непроходящую потребность прилечь. Он знал, что это не связано с каким-либо заболеванием, здоровье у него было отменное, если не считать холецистита, который периодически давал очень неприятные обострения. Сауляк был невероятно вынослив, мог подолгу ходить и бегать, мог сутками обходиться без еды и сна. Но применение гипноза забирало у него все силы. Природа поскупилась, одаривая его способностями к воздействию на людей, и достижение даже слабенького результата требовало от него невероятного напряжения, после чего Павел чувствовал себя совсем больным.
Лежа в постели, он обводил глазами комнату и радовался, что сумел сохранить собранную родителями библиотеку. Это сейчас можно купить любую книжку, даже самую модную, без всяких проблем. А тогда, тридцать-сорок лет назад, хорошие книги и подписные издания доставались далеко не каждому. В те годы, которые семья провела за границей, им каждый месяц через посольство передавали тоненькую книжечку – несколько скрепленных вместе листочков белой глянцевой бумаги, на которых были отпечатаны названия и цены новых книг, вышедших в разных советских издательствах. Это называлось «Белый список». Отец ручкой отмечал интересующие его издания и возвращал книжечку в Россию. За годы службы в Венгрии и Чехословакии он собрал по «Белому списку» огромную библиотеку. Перед тем как спрятаться в колонию, Павел позаботился о том, чтобы библиотека осталась в надежных руках. Он оформил опеку над знакомым стариком библиофилом, забрал его из коммунальной квартиры, битком забитой беженцами и лимитчиками, и прописал к себе. Он знал, что оставляет квартиру и книги под хорошим присмотром. И молился только о том, чтобы старик за эти два года не умер. Старик, спасибо ему, дожил до освобождения Павла, и генерал Минаев, пока Сауляк приходил в себя на его даче, быстро все устроил. Павла прописали обратно в эту квартиру – поскольку опека была оформлена по всем правилам и на его иждивении находился старик, Сауляку, хоть и судимому, легко разрешили московскую прописку. Антон Андреевич позаботился о жилье для старика, и старая квартира в проезде Черепановых снова стала безраздельно принадлежать Павлу.
Он собрался было уже откинуть одеяло, чтобы встать и взять какую-нибудь книгу, но передумал. Слишком их много, хороших книг, чтение которых приносит успокоение и забвение. Не время сейчас. Сперва он разберется с той проблемой, которая внезапно возникла у Минаева. Потом доведет до конца начатое дело. Потом все войдет в привычную колею, Антон Андреевич, встав на место Булатникова, будет давать ему задания, а он будет их выполнять, поручая отдельные звенья комбинации Ларкину, Гарику или Карлу. Риты нет больше. Жаль. Кто же ее убил? И почему?
Павел машинально полез в карман куртки за блокнотом, где у него был записан телефон Анастасии. Может быть, убийца Риты уже найден? Ах да, Минаев не велел пользоваться телефоном. Ладно, можно подождать. Какая-то странная полоса началась в его жизни. Все приходится откладывать на потом. Позвонить насчет Риты – потом. Читать любимые книги – потом. И жить, наверное, тоже потом.
И когда же оно наступит, это расплывчатое «потом»?
* * *
Ко второй встрече Михаила Давидовича Ларкина с торговцем сосисками Виталием Князевым оперативники готовились так, как в свое время вся страна готовилась к юбилею Октября. Встреча состоялась, длилась она три с половиной часа и проходила в Графском переулке, в квартире Ларкина. Через два часа после встречи на стол полковника Гордеева легли две кассеты – видео– и магнитофонная. Технику для записи собирали с миру по нитке, а за «люльку» строителей, при помощи которой всю эту технику «присобачивали», пришлось просто платить наличными, выскребая из карманов десятитысячные купюры.
На экране видеоплейера Ларкин вполне мирно беседовал с Князевым. Правда, беседа была какой-то однобокой – говорил в основном Ларкин, а Князев лишь изредка подавал короткие реплики. Зато наблюдать за самим Князевым было очень интересно. У него была довольно живая мимика, в начале беседы с лица не сходила дурашливая ухмылка, он то и дело хихикал, строил Ларкину рожи и подмигивал. И вообще производил впечатление полного придурка. Постепенно дурашливость исчезла, лицо разгладилось, Князев больше не хихикал и не кривлялся. Он сидел в кресле напротив Ларкина, расслабленно положив руки на подлокотники, полуприкрыв глаза и мерно кивая в такт словам Михаила Давидовича. Потом Князев медленно встал и лег на диван, вытянувшись на спине. Со стороны казалось, что он спит, но он периодически поднимал то одну, то другую руку и делал какие-то непонятные жесты, после чего Ларкин одобрительно кивал, и Князев опускал руку. И так на трех кассетах.
Потом поставили видеозапись сначала и включили магнитофон, стараясь хотя бы приблизительно совместить звук и изображение. Полчаса шел разговор ни о чем. На экране Князев ухмылялся и подмигивал, а из магнитофона доносились фразы типа: