По идее, боевиков могло быть и больше, но вряд ли кто-то остался в здании, когда во дворе, грубо говоря, шел расстрел. Кто эти люди, неподвижно лежащие возле «Ауди-А8» стоимостью за сто тысяч долларов, сейчас Кавлиса совершенно не интересовало.
Николай попытался сориентироваться, оглядывая коридор в оба конца. После короткого анализа пришел к выводу, что, если в здании все же кто-то есть, ждать его нужно с противоположной от центрального выхода стороны.
Вооружившись «Калашниковым», Кавлис осторожно прошел коридором, фиксируя ствол у каждой двери, и остановился у каменных ступеней, ведущих в подвал. Оглянувшись, бесшумно спустился. При слабом свете висевшей над головой лампы различил две двери. Поочередно открыл их... Никого. Правое крыло подвала было наглухо заложено бревнами, нижнее почти совсем прогнило.
Все, тут больше делать нечего.
Николай выбрался наверх. Немного постоял у запертой кельи, прислушиваясь. Боевик Сергея Марковцева хранил безмолвие. А вообще смелый парень, не мог не одобрить Кавлис. Он слышал, как Ещеркин бросал торопливые фразы приятелю: «П-пошли, успокоим их. Там два или три человека».
Значит, это и есть тот самый заика, забравший Саньку из приемного покоя клинической больницы. Ничего, друг, посиди, скоро тебя выпустят.
Кавлис подошел к другой двери, из-под которой струился голубоватый свет. Убранство комнаты оказалось мрачным, отчасти потому, что на спинке кровати и на вешалке в углу висела черная одежда настоятеля монастыря.
Келья освещалась довольно ярко, и Николай, сделав шаг, отчетливо различил на столе знак «беркутов». Он взял в руки эмблему и перевернул: «Алексей Ремез. 1995». Ну вот, теперь можно спать спокойно.
Николай вдруг нахмурил брови: ему показалось, что на подворье кто-то кричит. Но что, разобрать за толстыми стенами монастыря было невозможно. Он быстро шагнул за порог и услышал звонкий мальчишеский голос:
— Коля!
Затем возня и нечленораздельное мычание.
* * *
Женя с пистолетом на изготовку стоял на широкой площадке и прислушивался. Пока его ухо не уловило ничего подозрительного. Он бросил взгляд на труп боевика, которого несколькими минутами раньше достал из-за укрытия, и, осторожно ступая, отошел от входной двери. Но крик Прокопца вернул его на место:
— Санька! Куда, дурья твоя башка!
«Вот маленький бесенок». — Ловчак, поджидая Саньку, покачал головой.
Мальчик, не таясь, влетел в дверь и, сложив руки рупором, крикнул:
— Коля!
Тут же почувствовал, что его крепко хватают за руки и зажимают ладонью рот.
Ловчак приложил ствол пистолета к губам и прошептал:
— Тихо!
Санька узнал его и кивнул головой.
Женя отпустил руку, увидев в коридоре Николая, и поспешил его успокоить, подняв большой палец и вопрошая кивком головы.
Кавлис повторил его жест: «У меня тоже все нормально».
И только сейчас встретился глазами с Санькой.
Мальчишка бросился Николаю на шею. Он знал, что Коля найдет его, ни секунды не сомневался. Поверил в этого человека еще у Тани в кабинете, когда Николай, сорвавшись с места, крепко обхватил его и прошептал: «Дошутился... Прости, Саня...» А Санька, задыхаясь от слез, думал: «Да за такое тысячу раз простить можно...»
И мальчик еще сильнее прижался к Николаю, чувствуя щекой его жесткую щетину.
Кавлис поднял мальчика на руки, отстранив от себя.
— Жив, чертенок?
Куртка на Саньке была распахнута, майка задралась, когда Николай взял его на руки, и сейчас майор буквально с ужасом смотрел на почерневший живот мальчика. Он видел сотни ран, но ни одна из них не произвела на него такого сильного впечатления.
Он осторожно опустил мальчика на пол, присел на колени и тихо, поглядывая через дверной проем в сторону «Ауди», за которой лежал Сергей Марковцев, спросил:
— Кто тебя так?
Санька опустил глаза и качнул головой.
— Ну, не молчи, — Николай пригладил его волосы и провел рукой по щеке. — Кто это сделал, Саша? — Он вглядывался в его лицо, все больше замечая в нем сходство с Алексеем Ремезом, и мягко просил: — Кто это сделал? Не молчи, слышишь. Кто?
Мальчик несмело поднял глаза.
— Ну... — ему казалось, что он продает кого-то. — Заика один.
Кавлис кивнул головой и встал. Прищурившись, снова вспомнил смелый голос: «П-пошли, успокоим их. Там два или три человека».
— Женя, идите, мне нужно пообщаться кое с кем. — Николай передал товарищу автомат, из которого не произвел ни одного выстрела, и потянул из-за пояса брюк пистолет. Ладонь привычно сжала удобную рукоятку «ТТ», оружия, которому майор отдавал предпочтение. Можно было не сомневаться, что «Калашников» находился в рабочем состоянии, был лично пристрелян боевиками отряда особого резерва, но в узком коридоре до некоторой степени он будет стеснять движения; да и выстрелы из пистолета будут более прицельными.
— Может, помочь? — спросил Ловчак.
— Не надо, я сам.
Выходя из монастыря, Санька, оглядываясь, тронул «беркута» за плечо.
— Женя, этот заика каратист.
Ловчак улыбнулся:
— Это временно. Такое иногда случается. Никола разберется с ним.
* * *
Ещеркин только сейчас понял, какая же все это глупость. Он с презрением смотрел на схемы, которые однажды видел маленький пленник, но так и не смог в них разобраться, — там были изображены движения ножа для харакири. Причем в нескольких вариациях. Вадим помнил их наизусть с какой-то доисторической глупой верой и надеждой. Так же презрительно посмотрел на три самурайских меча, сюрикены, нунчаки, перевел взгляд на «АКМ». Взгляд сразу потеплел.
Нет, он ни за что не вскроет себе живот и не пустит пулю в лоб. Тюрьма? Зона? Но он знает, как нужно ставить на место особо докучливых и борзых. Нет, пока еще жизнь не потеряна. Если к нему сунется кто-то из «беркутов», он всадит в него пулю. Если услышит за дверью предупредительные выкрики спецназа, разумно сдастся.
В его решении отсутствовала логика, но он уже запрограммировал себя.
Вадим присел на колени прямо напротив двери. Глаза бесстрашно ждут, когда она откроется, палец на спусковом крючке холоден, как металл. И Ещеркин не задался мыслью: почему только недавно он ощутил страх перед командиром, но совершенно не боялся реального противника. Не оттого ли, что Марк всегда выглядел как-то зловеще, на протяжении нескольких лет незримо давя на психику боевиков своего отряда, заставляя бояться даже не себя, а своего коварного образа.
В последние минуты Вадим не вспоминал родителей или знакомых, перед глазами почти все время стояло волевое лицо Марка (жив ли?) и ненавистное, кричащее от боли — пленника. Вот кого бы к нему в келью! Пожалуй, если б выпал такой шанс, можно было бы и сделать харакири. Но маленький ублюдок непостижимым образом остался жив. Но и тут Ещеркин не мог не похвастаться: парня, который спас заложника, он убил. Или тяжело ранил.