Вадим почему-то был уверен, что Кавлис вскоре предпримет попытку ворваться к нему в келью. Просто не верилось, что «беркут» оставит его в живых, — Вадим не оставил бы. И он мысленно представил себе действия отставного майора, заодно прикидывая, как поступил бы сам в таком случае: рванул бы дверь на себя, дождался выстрелов и в перекате открыл бы ответный огонь.
Ствол автомата машинально опустился.
Он подумал и о том, что его комнату штурмом могут взять два или три человека.
И снова на его лице ничего не отразилось.
Может быть, все-таки помогала ему медитация, во время которой он порой не чувствовал плоти, на время прощался с разумом, находясь в прострации? Приучил себя не бояться смерти? Возможно. Потому что он действительно не боялся. Даже не напрягся, когда в коридоре раздались громкие шаги и лязгнул металл.
* * *
Николай, не теряя ни секунды, подошел к келье и откинул щеколду. Распахивая дверь на всю ширину, скрылся за ней. Когда изнутри прозвучала очередь, Кавлис сместился, показываясь во весь рост в проеме.
Ещеркин едва успел поднять ствол. Николай, быстро нажимая на спусковой крючок, выпустил всю обойму в грудь и голову боевика, инстинктивно оставляя один патрон. Бросив последний взгляд на Ещеркина, Кавлис вышел, захлопнув дверь. Но тут же вернулся. Впервые не контролируя себя, всадил в мертвое уже тело последнюю пулю. Пистолет бросил к ногам трупа.
Снова хлопнула дверь, теперь уже в последний раз.
Отряд быстрого реагирования прибыл оперативно. Спецназовцы блокировали все подступы к монастырю, беря под прицел и Прокопца, и Кавлиса с товарищами. И Шура дождался того самого мгновения, когда его распластали на холодном капоте «Мерседеса». Только после этого из машины на подворье вышел полковник Баженов. Увидев Марковцева, он отдал распоряжение собровцам усадить его в машину. На Кавлиса и маленького заложника он даже не посмотрел.
Прокопец шагнул к полковнику. Куртка на молодом следователе была расстегнута, за поясом брюк — пистолет, глаза смотрят решительно. Баженов правильно угадал мысль, бившуюся в них, и нехотя пожал плечами.
Прокопец приблизился к Марковцеву и подождал, когда спецназовцы поставят того на ноги. Не мигая, четко выговаривая каждое слово, следователь произнес:
— Вы арестованы, Сергей Максимович, по подозрению в организации преступного сообщества и захвате заложника. Вы имеете право на адвоката, на личную безопасность в местах содержания под стражей, получать бесплатное питание. Вы имеете право на восьмичасовой сон в ночное время, проводить уборку камер в порядке очередности. — Покосившись на монастырь, Петр закончил: — Также вы имеете право отправлять религиозные обряды в помещениях содержания под стражей. Вам понятны ваши права, Сергей Максимович?
Марковцев опустил голову, не отвечая на вопрос. Следователь повысил голос:
— Ты понял, Сергей Максимович?
— Да, — выговорил наконец бывший настоятель.
— Вот и хорошо. В машину его, — приказал Прокопец, кивая спецназовцам.
Сзади кто-то тихонько свистнул.
Следователь обернулся.
Усталыми глазами на него смотрел Кавлис, показывая большой палец.
«А то я не знаю!» — улыбнулся в ответ Прокопец. Он не только самолично арестовал опасного преступника, за которым правоохранительные органы охотились не один год, но и участвовал в его задержании. И Петр уже слышал за спиной завистливые голоса: «Вот этот молодой парень тот самый Прокопец? Который обезвредил банду Марковцева?..» Уже возле машины, когда арестованному наклонили голову, Марковцев резким движением сумел обернуться. Его глаза смотрели то на Кавлиса, то на Саньку. И он с отчаяньем и недоумением выкрикнул:
— Зачем?! Ну зачем, ответь мне бога ради, Коля!
Кавлис покачал головой и переспросил:
— Зачем?.. Не знаю, Сергей. Но если бы я знал ответ на этот вопрос, то мы с тобой никогда бы не встретились. Этого нельзя знать.
И поспешно отошел к другой машине, куда спецы осторожно грузили окровавленное тело Зенина.
К нему присоединились Ловчак и Прокопец. Лейтенант, глядя на Зенина, вспоминал слова Михаила: «Двум смертям не бывать».
Шесть часов вечера... Пошел седьмой...
Как быстро темнеет. Татьяна, осунувшаяся, с болезненными кругами вокруг глаз, смотрела в окно. Соседки дружно, но несколько устало поднялись со скамейки. Одна из них подхватила мягкую подстилку и, стряхнув, вошла в подъезд последней. На лестничной клетке раздался топот, громким лаем возвестила о себе собака с пятого этажа; вот она уже на улице, играя, смешно взбрыкивает ногами; завидев появившегося вслед за ней хозяина, устремляется ему навстречу; не добегая до него, несется назад.
Мимо подъезда прошла молодая пара, женщина держит за руку малыша лет шести; тот занят, на ходу пытается подхватить деревянной лопаткой снег.
Легковушки от подъезда разъехались, только «Жигули» четвертой модели все еще стоят. Где-то в середине дня пошел снег, крупными хлопьями падая на землю; запорошил машины внизу. Но маленькая туча быстро иссякла. На лобовом стекле «Жигулей» какой-то озорник крупными буквами вывел: ГАИ.
Напряженное ожидание Татьяны сменилось смертельной усталостью. Какое-то время она даже не могла понять, зачем стоит у окна.
Она прошла к столу, тронула рукой телефон.
Никто не позвонил за это время. Звонок Аксенова, которым следователь вызвал Николая, был последним.
За дверью снова раздались чьи-то шаги, кто-то, беззаботно насвистывая, спускался по лестнице.
Органы слуха женщины обострились до предела, она услышала, как во дворе заработал двигатель, хлопнула дверь машины. Еще раз. Татьяна сорвалась с места, с сильно бьющимся сердцем тронула занавеску — как тогда, когда смотрела вслед Николаю; и он, прощаясь, махнул ей рукой. Сейчас она видела внизу незнакомого мужчину, закрывающего дверь автомобиля. Он взмахом руки приветствовал приятеля, сидевшего за рулем «четверки»; работали «дворники», три большие буквы, выведенные на стекле «Жигулей», бесследно пропали. Из-за угла дома показалась красивая черная машина. Остановилась у подъезда. Из машины вышел Санька, вслед за ним Николай. Оба смотрят на окна. Николай махнул рукой. Сашка повторил его жест.
Татьяна тряхнула головой и приникла к окну. Еще не веря, несмело приподняла руку и чуть качнула ей. Так же неосознанно провожала взглядом двух родных ей людей, входивших в подъезд. Когда их шаги замерли у двери, Татьяна, не в силах сдерживаться, заплакала.
Волосы Лидии Сергеевны Зениной были скрыты под черным платком. Она сидела в изголовье сына, неотрывно глядя на его заострившийся нос, восковое лицо, руки, покоившиеся на груди. Женщина предчувствовала, что с сыном случится беда.