– Ты сердилась?
– Нет, что ты! Я все разобрать не могла, не пошутили ли они с отцом. Время шло, а я боялась поверить. Стала нарочно ему на дороге попадаться: он к нам в дом – и я сажусь с прялкой в углу, посматриваю. Он за порог – я вслед бегу, будто и мне по делу надо. Он молчит или посмеивается: «Готовь приданое, Рангула. Следующей зимой, как из похода вернусь, ко мне в дом перейдешь!» Потом они в поход собрались. Эймунд пришел к нам за несколько дней, подарки богатые принес – и отцу, и матери, и нам с Ольвином. Много всего, очень много! А мне – больше всех. Отец говорит: «Рано еще, Эймунд. После похода мы с тобой условились!» А тот отвечает: «Знаешь сам, Торк, что по-всякому судьба с нами обходится. Неизвестно, доведется ли вернуться. Не хочу, чтобы моя невеста Рангула в чем-либо ущерб претерпела: пусть эти подарки увеличат ее приданое. Тогда она сможет и получше меня жениха сыскать. Не обессудь, я так решил!» Отец только и сказал: «Что ж, так тому и быть».
– Они же вернулись из похода, Рангула? Ведь вернулись?
– Вернулись… Из того – вернулись. Как лед осенью стал появляться во фьордах, все стали ждать своих из похода. А я каждый день на берег ходила, все смотрела – не увижу ли корабль? Наконец корабль вернулся. Все сошли на берег – и отец здесь, и все остальные. Гляжу, а Эймунда нет! Белая, видно, стала – отец говорит: «С богатой добычей вернулся Эймунд. Свой корабль теперь у него! Здесь к берегу не смог подойти: у него осадка больше. Стоит чуть западнее, в другом фьорде, жди к вечеру». Люди заулыбались, глядя на меня, а мне и дела нет – помчалась что есть духу! Бегу, сердце вот-вот выпрыгнет, смотрю вдоль берега, не пропустить бы корабль Эймунда! И нашла! Они только-только на берег сходили, и Эймунд командовал людьми. А я остановилась на холме чуть по одаль и не знаю, что мне делать: не знаю, обрадую ли его, что прибежала. Думаю: пусть сам решает, как со мной быть. Не будет рад мне – увижу, пойму, тогда, что ж, уйду! Его люди на меня показывают, он обернулся и так посмотрел! Вижу – любит он меня, рад мне! Я не выдержала – и прямо к нему…
Рангула опустила застенчиво глаза, заулыбалась от нахлынувших чувств.
– Подбежала – и не знаю, что делать. А Эймунд прижал меня к себе, поцеловал перед всеми и кричит весело: «Вот невеста моя, Рангула!» Тут только я поверила, что у нас свадьба будет.
– А какая она была, ваша свадьба?
Но Рангула не отвечала, погрузившись глубоко в свои воспоминания, и Луури посмотрела вопросительно на Ольвина. Тот улыбнулся и проговорил:
– Я плохо помню: мал еще был. Помню только, что первый раз в жизни хмельное в рот взял. Захмелел быстро, уснул – отец с Эймундом смеялись. Еще помню: музыканты громко играли, все пели. Шумно было!
Рангула посмотрела на Ольвина с ласковым упреком:
– Да-а, проспал брат свадьбу сестры! Проспал! Хотя и я не много помню: сильно волновалась я тогда – как все будет? Сама не своя была и только на Эймунда и смотрела!
– А он – на тебя? – не сомневаясь, спросила Луури.
– Эймунд веселился от души: и на меня смотрел, и песни пел, и пиво пил. Пировали на славу!.. – Рангула вздохнула. – Вот так я и стала женой Эймунда.
Она опять загрустила, и Луури не смела спросить ее, как она овдовела, как погиб Эймунд. Но Рангула сказала сама:
– На корабле том проплавал мой муж несколько лет. Очень любил он своего морского коня, на каждом пиру за него поднимал заздравную чашу! Да только не принесло это счастья ни Эймунду, ни мне. На том корабле ушел он как-то в поход и не вернулся…
– Эймунд погиб как истинный викинг, Рангула! – Голос Ольвина был строг, но мягок и доброжелателен. – Многие мечтают о такой кончине – на поле боя, с мечом в руках. Теперь он пирует в Вальхалле с нашими предками! Не забывай об этом!
Луури смотрела на них обоих и вдруг подумала о том, что она уже давно привыкла к этим людям, привязалась к ним и полюбила.
* * *
Эта зима затянулась, на смену ей пришла холодная весна. В лесу поубавилось птиц, и охота была скудной. Когда зимние шторма были позади, Ольвин решил пойти за рыбой в море, а заодно присмотреться к дальним фьордам.
Прошли день, ночь, и еще один день – он уже давно должен был вернуться. Луури ничего не спрашивала у Рангулы: о чем здесь спросишь? Но когда женщина утром принялась особенно тяжко вздыхать у очага, Луури не выдержала и отправилась к морю. Она будет ждать Ольвина здесь и не тронется с места, пока тот не вернется. Она устроилась на камнях, подстелив под себя плащ, обхватила руками колени и стала думать об Ольвине. Она вспомнила его слова: «Если человека не ждут, ему трудно вернуться». Жди, Зверек! Жди лучше! Сосредоточься и превратись в само ожидание! Луури не отрывала глаз от дальнего конца фьорда, выходящего в открытое море. Море было неспокойно, но не настолько, чтобы быть опасным для викинга. Одна лишь мысль была неприятна: ведь ночью, судя по прибою, был шторм. Он-то и мог встретиться Ольвину в открытом море, об этом и вздыхала его сестра, слышавшая ночью сильный ветер.
Вечером на берегу появилась Рангула. Она принесла какой-то еды, положила на плащ возле Луури и принялась тихо и горько причитать:
– Плохо нам, девочка, придется без мужчин. Если Ольвин не вернется, то…
Темный взгляд, брошенный исподлобья, ударил ее и оборвал на полуслове. Луури ничего не говорила вслух, но Рангула хорошо поняла ее: «Уходи, ты только мешаешь!» И, смутившись, Рангула отступила:
– Ты жди его. Только не уходи, ладно?
Кивок головы и больше ничего в ответ. Луури не скажет ни слова, не будет ни есть, ни пить, не станет спать, пока Ольвин не вернется.
Ночь принесла туман, волны улеглись. До утра она не сомкнула глаз и не отрывала взгляда от моря, умоляя Одина вернуть друга. И когда в рассветной тишине она услышала приближающийся долгожданный плеск весел, вдруг так ослабела, что не могла даже встать, только сердце ее устремилось навстречу лодке, будто помогая прокладывать путь в тумане. Лодка шла прямо к тому месту, где она так долго ждала Ольвина. Больше ничего не нужно: он вернулся! Медленно, очень медленно потрепанная штормом лодка приблизилась. Ольвин молча выбрался и последним усилием втащил ее нос на камни. Он работал только одной рукой. Другая, безвольно повисшая, была сильно поранена. Он сделал несколько неверных шагов в сторону Луури, и она едва успела расстелить на земле свой небольшой плащ, как он, совершенно обессиленный, опустился на него и уснул, прошептав лишь одно:
– Я устал, Зверек… Я очень устал…
Он проспал полдня. Луури стащила с него мокрые сапоги, накрыла его ноги краем своего плаща, а потом все сидела возле него и устало думала о том, как правильно она поступила, придя на берег. Иногда она проводила рукой по волосам Ольвина, как будто уверяясь лишний раз, что это живой человек, а не вышедший из тумана призрак. Смертельно уставший, он даже не шевелился во сне, лишь один раз застонал, но она положила руку ему на лоб, и он сразу затих.
Проснувшись, не открывая глаз, он потянулся и дотронулся до Луури рукой, убеждаясь, что она не ушла. Потом нашел ее ладони и положил себе на глаза: