Здесь, на базе ВВС, отношение к нему было нормальное. Он не чувствовал на себе даже неприязненных взглядов караульных. От этого неотвратимость скорой смерти давила все сильней. Ему не оставили шансов, да и не могли оставить. О том, как с ним обращались на гауптвахте, старался не думать. Но разбитое до неузнаваемости лицо, сломанные ребра и разламывающиеся суставы рук от дыбы ежеминутно напоминали об этом. Его избивали каждые полчаса, но капитан давал лишь те показания, на которые запрограммировал свой мозг. Голова раскалывалась от побоев, рассудок мутнел, тем не менее разбитые губы ни разу не сбились.
«Назови место, где базировался ваш отряд?»
«Мою группу забросили на территорию Ирака. Здесь у нас нет места базирования. Мне дали задание, указали маршрут, поставили основную цель пребывания; точечную диверсионную работу на объекте».
«Как и где проходила подготовка к операции? Как проходила заброска?»
«Не помню».
«Из какого подразделения ваша группа?»
«Ударно-диверсионный батальон».
«Номер войсковой части?»
«Забыл».
«Куда вы прорывались на БТРе?» «В Хан-Багдади. Оттуда – на границу с Сирией». «Почему повернули?»
«Ваш вертолет засек наше направление, потому решили выходить запасным маршрутом – через западный сектор. Там нас ожидали две группы обеспечения эвакуации из местного населения под руководством специальных агентов». «Состав вашей группы?»
«Восемь человек. Один убит во время штурма, в бункере погибла от отравляющих веществ целая подгруппа – четыре человека». «Специальности?»
«Снайпер, подрывник, радист, водитель, стрелки»...
Хайдар отдал должное генералу Амеру Аль-Махджубу, который в сопровождении охраны зашел в клетку и, неотрывно глядя на изуродованное лицо пленника, изрек:
– Тебя не повесят. Как офицера тебя расстреляют.
Ирак, восточная страна, жила по своим, восточным законам. Багдад, некогда центр исламского мира, хранил старые традиции, как никакой другой город, но по-восточному мудро. Он не отвергал новейших технологий, но принимал их в меру, не взахлеб, дабы разом не разрушить вековые устои.
Восток – дело тонкое. А настоящий Восток – еще тоньше.
Генерал Аль-Махджуб, объявив волю военного совета, который настойчиво рекомендовал президенту страны расстрелять пленника, вряд ли разобрался во взгляде спецназовца. Сейчас российского офицера переполняли эмоции, исполненные благородства: чувство выполненного долга и боль потери – в этом тоже была какая-то святость.
И сам Хайдар не мог объяснить своих чувств. Здесь, в неволе, правила своя логика, и он подчинялся ей, не теряя достоинства. Никому не хочется умирать позорно, особенно офицеру. Какой бы вид казни ни выбрали для него, все равно он оставался и останется собой. Даже больше – обновленным, будто соборованным в невозвратную дорогу священником. Пришла пора – и Алексей принял это. Аль-Махджуб не знал всей правды, но отчетливо понимал, что она существует. Когда он вышел из клетки, но снова оглянулся на пленника, ему уже в который раз пришла в голову прилипчивая мысль: этот капитан представлял российский спецназ, Вооруженные силы и Россию целиком. Наверное, оттого, что Махджуб сам был офицером и просто смелым человеком. Была в его воля, он бы отдал должное храбрости и мастерству этого спецназовца и, пряча истинное выражение глаз за надвинутым на глаза черном беретом, кивнул на выход: «Ты свободен». Генерал с удовольствием бы посмотрел на болтающегося на веревке самонадеянного командира «Алькора».
Аль-Махджуб не сказал пленнику, когда состоится казнь. Обычно приговоренному к смерти давали поесть, надевали повязку на глаза и отводили в конец подвала. Над ямой глубиной в метр, закрытой сдвигающимся деревянным щитом, висела петля. Ее затягивали на шее жертвы и сдвигали щит. Приговоренных к расстрелу ставили к стене, обитой толстыми резиновыми полосками, плотно подогнанными друг к другу. Зачитывался приговор, и звучал залп из пяти винтовок.
Таких залпов в этой тюрьме прозвучало немало. К стенке ставили и иракских военных, и оппозиционных северян из Курдистана, который с 1991 года является фактически независимой территорией под протекторатом Соединенных Штатов и рассматривается Вашингтоном в качестве главного плацдарма на случай войны с Ираком. И операция «Анфаль», в которой участвовали 1-й и 5-й армейские корпуса, в течение нескольких недель имела свое продолжение. Пленных курдов вешали и расстреливали не только на этой военной базе.
«Как офицера тебя расстреляют».
Завтра – был уверен Алексей. Ранним утром, до восхода солнца и первой молитвы. С плотным мешком на голове, с черной пустотой перед глазами.
«Пробуем уйти... На связь больше не выходи!»
«Хороший выстрел». А Толик Загороднев, словно предчувствуя беду, на похвалу командира вяло пожимает плечами.
Судьба.
Прищуренные глаза Антона говорили открытым текстом: «Сдал меня?» На что Зиновий Штерн пожал плечами:
– Я знал, что ты отмажешься.
– Как они на меня вышли?
– Надо меньше летать, – съязвил Штерн. – Якобы нашли «черный ящик» с самолета. А диспетчер стамбульского аэропорта разгадал трюк с кодами меток. Еще что-то про экспертную комиссию и чан с дерьмом.
– Чего?
– Фиг его знает. Что будем делать?
– Иди к директору аэропорта, пусть включает нас в план полета и договаривается с Копенгагеном, – неожиданно распорядился Антон. Его не могли не задеть слова подполковника Холстова, говорившего о незнакомом капитане спецназа, чья казнь назначена на завтра на шесть утра: мол, тебе, Мадс Карлсен, этого не понять.
«Куда там!» – нервно усмехнулся Альбац.
– Мы что, летим в Данию? – удивился Штерн. – А как же твоя встреча в Руанде? – напомнил он о неотложных делах.
– Считай, она сорвалась. Летим в Данию. За картиной Кнуда Эрегорда. – Антон похлопал приятеля по жирному плечу. – Поверь мне, Зяма, этот парень поднимется, о нем будут говорить, писать. Пока меня не раскулачили по-датски, картину нужно забрать. И на покой. Хватит. Куплю спортивный самолет.
Копенгаген
Антон прошел паспортный контроль, предъявив документы на имя Мадса Карлсена. На парковочной площадке его поджидал вишневый «Рено» с Леонидом Петерсоном за рулем. Поздоровавшись с хозяином, севшим на переднее кресло, Петерсон обменялся рукопожатиями с Карпенко и Штерном и спросил:
– Куда едем?
– На Бернсторффсгаде, – сказал Антон. – Давно не был в офисе. Как там дела?
– Нормально, – кивнул водитель, – только скучно одному.
Альбац посмотрел на свой золотой «Брегет»: десять вечера, пошел одиннадцатый. Заминка произошла не по вине директора Шереметьева, с которым у Антона, равно как и у Штерна, давно были налажены деловые отношения, – время ушло на то, чтобы договориться с руководством аэропорта в Копенгагене.