— Откуда ты знаешь, что наказанные не виновны? — спросил и поспешно сказал: — Я освобожу их и накажу виновных!
— Поздно, — пожала плечами Магдалина. — Невиновные расстреляны, а виновные никогда не будут наказаны.
— Почему не будут наказаны? Кто они?
Снова она пожала плечами.
— Откуда мне знать? Знаю лишь то, что в шахтах не хватает кислорода, рушится плохо закреплённая порода, засыпает людей. — Магдалина говорила спокойно, разделяя каждое слово.
— Магда! — Казалось, Григорий сейчас упадёт в обморок.
— Не бойся, Гиша, за меня! Родной мой, успокойся!
— Не бойся за неё! — эхом повторил Будимиров. — Ей ничего не грозит. Она под надёжной защитой!
— Понимаю, Гиша, для тебя мои речи так же неожиданны, как и для всех сидящих за столом! — Магдалина ласково смотрит на брата. — Но, пойми, другого случая может не представиться! — Она повернулась к Будимирову. — Если бы я была главой государства и пеклась о его благе, прежде всего о людях подумала бы! Это выгодно государству! На восстановление шахты после обвала, на больницу, суд, тюремные заключения невиновных уходит средств гораздо больше, чем на строительство добротной шахты.
— Откуда ты всё так хорошо знаешь? — спросил Будимиров. Оказывается, это даже интересно, когда высказывают, не боясь, своё мнение! Но тут же подумал: а не его ли Магдалина считает виновным во взрывах и прочих бедах?
— Смерть людей, болезни, аресты невыгодны для государства. Невыгодно, и когда выгоняют хороших специалистов: вместо прибыли получается убыток. Очень выгодно — думать о людях, беречь людей!
Да она заботится о государстве! «Убыток», «выгодно», «невыгодно»…
— Ты не отвечаешь на мои вопросы: какой предмет преподаёшь и откуда знаешь всё, что происходит в нашей стране? По-моему, шахт и заводов здесь поблизости нет.
Магдалина смотрела на него, словно решая: говорить всё как есть или врать. И он понял, о чём она думает.
— Ничего не бойся, — сказал, — говори правду. Тебе и твоим близким ничего не угрожает.
— Я очень много лет ждала, когда вы сюда приедете. Мать всё-таки. Одна, больная, не сегодня-завтра умрёт, жизнь уходит из неё. Вы не ехали. Когда я предложила вызвать вас, она сказала: «Не приедет!»
— А о тайне приписать ты посоветовала ей? — Магдалина кивнула. — Значит, тайны никакой нет?!
— У каждого, кто пожил на свете, обязательно тайна есть.
— Ты знаешь тайну, о которой написала мать?
Магдалина пожала плечами.
— С каких пор вы с Григорием заботитесь о моей матери?
— Она слегла в день, когда вы убили графа и о. Петра, когда запретили верить в Бога и закрыли наш театр, в котором она выступала. Улеглась умирать. Мы с Гишей пытались уговорить её жить. Она сказала: жизнь кончена. И что она не сможет теперь смотреть людям в глаза. Силой кормили её. Она жаловалась: Бог не берёт. Вы спрашиваете, чему учу детей? — перевела разговор Магдалина. — Истории, литературе.
— Истории нашей революции и нашего грандиозного строительства?
— А вы думаете, до вас жизни не было и после вас не будет? — мягко спросила Магдалина. И грустно сказала: — К сожалению, при ваших доносчиках приходится говорить лозунгами. — Она усмехнулась. — Хорошо, есть занятия с отстающими, иначе совсем смерть. Правда, не сразу я решилась на двойную жизнь, за Гишу боялась. Но Гиша сказал: он хочет, чтобы у меня была жизнь полноценная. Иначе совсем смерть, — повторила она.
— Почему ты такая отважная?
— В худшем случае вы убьёте меня. На самом деле это вовсе не худшее, что со мной может случиться.
Вот чего не было в течение всех этих лет — равных отношений и взгляда на его правление со стороны…
Может, Магдалина права, и ослабить вожжи не повредит.
«Сынок, почему ты бросил школу? Выучишься, станешь большим человеком». Граф смотрит на него.
«Мать слегла, когда узнала, что вы убили графа»…
— Гиша, успокойся, видишь, твой друг вовсе не такой, как мы думали. Посмотри, как мягко он улыбается. Посмотри, какой он красивый и добрый. Чего же ты так боишься?
— Пойдём, пройдёмся! — позвал Будимиров Магдалину. — Здесь душно.
Она идёт гулять с убийцей. Идёт по тем же тропам, по которым ходили граф и о. Пётр.
У неё три разных жизни.
Первая — ученики.
Её задача: научить их не верить урокам. Рассказывает она о завоевателях и убийцах, заселивших программы, называет их героями, голос поднимает чуть не до крика, а глазами просит: «Не верьте!» И чем больше пафоса в её голосе, тем хитрее мордочки у ребят. Зато отстающих весь класс! Шепчет им о подвижниках, заповеди повторяет, куски из Библии объясняет. Учит их двойной жизни. «Артисты вы. Не попадитесь». Кто-то из ребят после окончания школы остаётся здесь, работает, а вечерами спешит к ней — почитать вслух. Кто-то уезжает из села и где-то создаёт свой и её очаг жизни.
Вторая жизнь — письма Адриана. Приносят их странницы. Как добираются, не говорят. Кто они, не говорят. Адриан коротко перечисляет подвиги Будимирова. На её просьбу рассказать о том, что делает он, ответил коротко: «Тебе спокойнее, если ты ничего не знаешь». В каждом письме просит выдержать, не обнаружить себя, изо всех сил играть роль послушной трудолюбки, не выезжать из села, ибо всё, что не родина Будимирова, — смертельно опасная зона. Пишет, что жив благодаря ей, её письмам. Она тоже жива письмами Адриана.
Но проходит год, ещё три, ещё три… много лет проходит. И от письма к письму всё больше слабеет уверенность в их встрече, и всё чаще является вопрос: а любит ли он её и что это за любовь, если они не виделись столько лет. И не монах же он… Почему не позовёт к себе? Есть же там женщины, живут же там свою единственную жизнь. И она нашла бы, что делать. Погибнуть можно и здесь. Узнают о её дополнительных занятиях надсмотрщики, отправят в столицу, а там превратят в робота, и всё. Неизвестно, сумеет ли Григорий спасти. Неприкосновенен он до тех пор, пока играет роль друга Будимирова. Разве это любовь — не видеться столько лет? Не выдержала, написала однажды: «Моё терпение кончилось. Решай: или еду к тебе, или всё между нами кончено. Погибнуть вместе с тобой не боюсь. Есть же возле тебя женщины!» Адриан написал: «Будешь рядом, не смогу безоглядно работать». И пространные рассуждения — почему.
Не любит он её. Вон сколько слов! Когда любят, слов нет.
Столько лет — пустая жизнь, без ребёнка, без ласки.
Но всё равно жива — от письма к письму, от ночи до ночи. А утром — игра: скрыть слёзы от брата, невестки и племянников, надеть маску довольного человека и носить весь день.
Будимиров идёт рядом.
Третья жизнь — сохранить Сашу и её сыновей, внуков графа, до победы Адриана. Любим рос в доме графа, и заповеди — в его памяти, в его душе. Рос Любим на репетициях, и в его памяти, в его душе — и пьесы, что ставили они, и стихи. Стихи писать начал не Любим — Джулиан. Но с ним сложнее, базы нет. Нашёптывать ему пропущенное! Мальчики бежали к ней, едва она входила в дом. В школе смотрели недоумённо. И как-то не Любим, а только что усевшийся за парту Джулиан спросил: «Что с тобой? Ты в школе болеешь?» Ей очень понравилось это слово. «Болею, мой мальчик. Не верь мне в школе, дома всё как надо тебе расскажу». Саша вроде и не слушала их разговоры, а как-то растревожилась. «Мальчики, скажете кому-нибудь, о чём Магда говорит с вами, больше не увидите её: убьют злые люди». «Те, что на уроках сидят?» «Могут», — коротко сказала Саша. Пришлось учить и мальчиков двойной жизни.