— Можно, я вымою вам ноги?!
Он вскочил, шагнул к ней, ничего не понимая.
— Ты не заболела часом? — спросил заботливо.
— Ударьте меня!
Эвелина подняла голову. Такая страсть в её лице, в её позе!
— Топчите меня. Что угодно прикажите, исполню. Много лет. Всю жизнь. Я люблю вас. Ночью перед глазами — вы. Дерзко. Я понимаю. Как осмелилась?! Да за мои слова только казнить!
— Ты слишком нужна мне, чтобы тебя казнить! — усмехнулся он, прикрывая растерянность. — Ну и номер ты отколола! Чего же от меня ждёшь? Цель твоего откровения?!
— Быть с вами рядом. Всегда.
— Это как? — удивился он. — Спать, что ли, со мной хочешь? Или в служанки собралась? Или… — Он захохотал, но тут же резко обрубил смех.
Та, единственная, перед которой он был мальчиком, неожиданно здесь: между ним и Эвелиной. Та, которой он предлагал быть рядом всегда, которую готов был слушать. Единственная. Мёртвая или живая?!
— Ты что, править хочешь вместе со мной?!
Он внезапно охрип.
Та независимым движением поправляет волосы. Та улыбается. Её голос звучит. И он не слышит того, что говорит эта.
А она что-то говорит. Голосом, словами Магдалины.
Эта смиренна. Та взрывает его. И он исступлённо кричит:
— Прочь. Вон. Прочь!
Кому кричит? Магдалине? Эвелине?
Кого гонит? Магдалину? Эвелину?
А когда исчезают обе, бежит к двери и молотит кулаками по ней, глухой, непробиваемой!
Чёрная дыра. Он — чёрная дыра. В нём — тьма, без звёзд, без малейшего проблеска.
Он думал: удовольствиями затянул рваную рану и боль больше не возвратится. А сейчас кровь из раны — злая, не смывает ни беспомощности, ни памяти, ни ущербности.
Что с ним? Как вырваться из себя самого?
Он хочет покоя. А его нет. Напоён опасностью воздух. И его власти, он чувствует, нет, не только над ситуацией в городе и в Учреждении, но и над самим собой.
Изо всех сил жмёт на кнопки своей аппаратуры. Через секунду в его кабинете — все службы и все министры. Врачи и охранники.
— Приказываю, — хрипло говорит он. — Усилить бдительность. Увеличить охрану всех пищевых блоков в городе и кладбищ, каждого подозрительного — лично ко мне. Приказываю: проверить тайные службы Учреждения и жилых комплексов. Телефоны, лестничные клетки, квартиры подозрительных личностей и прочее должны прослушиваться. Приказываю Эвелину Кропус сделать первым, главным моим Советником. Ввести эту должность. Отдать ей в собственность лучшую дачу на берегу моря. Орден Героя. — Он засмеялся облегчённо: Магдалина исчезла, сгинула. Он свободен. Он — Хозяин над всеми и над собой. Он — Властитель, которому покорны все мыши его Королевства. — В стране ЧП, — говорит он обычным жёстким голосом. — Опасность над нами всеми. Я знаю. Ввожу Чрезвычайное положение. Комендантский час не с шести вечера, а с четырёх. Приказ за номером…
У него отняли брата, у Марики — мать. Ждал каждого вечера: утешить её. А она не нуждается в утешении. Видишь ли, изучила китайскую и индийскую медицину! Расспросить подробнее. Она права: и он должен начать, наконец, учиться. Не тому, чему учит будимировская школа, а тому, что знают она и Апостол. Говорить с ней, смотреть на неё.
Иногда вспоминается Степь в лодке. Степь — яркая краска его отроческой жизни, терпкий воздух.
Марика и Мага не внешне похожи: Моцартом, Шекспиром.
«Марика, посмотри на меня!», «Полюби меня», «Спаси меня от меня самого», «Марика, веди меня по жизни».
Ждал вечеров у Апостола, как в селе ждут Пасху, наесться.
Жадно заглатывал крутые яйца, творожную массу, пышный кулич. Осоловевший, умиротворённый, ложился спать. Пасха — избавление от ощущения голода.
Глотает каждое слово своих новых товарищей, слушает лекции Марики по истории, а «наесться» не может. Смотрит на Марику, и его мучат жажда и голод.
В один из вечеров Апостол говорит:
— Сегодня… четверых наших Кропус превратила в роботов! Привела меня в цех Поля и при мне всех подряд перетрясла.
Джулиан невольно оглянулся: неужели и Гюста?!
— Э, меня не возьмёшь! — поймал его взгляд Гюст. — Я слинял.
— Не ты слинял, а тебя слиняли. Апостол успел дать мне сигнал! Ребята погибли замечательные, — горько говорит Поль.
— А меня почему-то не тронули… — удивляется Тиля.
— Не послушались меня… Подождите, то ли ещё будет?! — сердится Гюст. — До каждого доберётся! Разрешите убрать!
— Ты не видел, Гюст, её телохранителей. Теперь она под охраной Самого, его советник.
— Тебе говорили, Апостол: одна жертва или сотни жизней! Тебе не жалко их? — голоса злы.
— Завтра она явится в мой цех! — сказал Карел.
— И в мой.
— Завтра мы потеряем ещё многих! Не могу всех отправить в командировку, как Гюста.
— Из-за тебя, Апостол!
— Апостол, ты виноват в гибели людей, не дал убрать Эвелину! Прикажи!
Бунт?!
— Она слишком много знает, она уничтожит всех нас!
— Да чего тебя спрашивать?! Я сам…
— Тогда… чем… мы отличаемся от них?! — тихо спрашивает Апостол. — Инерция жестокости. Он ударил меня, я ударил его… А если не ударить в ответ?! Да, четыре человека! Это очень много. Теперь смотрите, мы убиваем одну Кропус. И вы думаете, Властитель нам простит? Что он сделает? Ну?
— Объявит террор, — говорит Марика. — И не четырёх… уберёт сотни, одним махом… За такую…
— Эвелина — необыкновенно нужный Властителю человек. Понимаю, больно. — Апостол виновато вздыхает. — Нам остаётся только игра. Стать тише воды, ниже травы. Всех наших из цехов перевести на другие работы… Не получится устроить наверху, отправить в изгои!
— Что это такое? — спрашивает Джулиан у Марики.
Она пожимает плечами.
— У нас есть ночь… Эвелина не должна найти ни одного нашего, как бы ни старалась! Давайте посмотрим возможности…
— Папа, вот списки работ, куда можно определить людей.
— И мы должны выполнять каждое распоряжение Властителя и Эвелины, — говорит тихо Апостол. — Но ни одно распоряжение не должно быть выполнено. Продолжается великая игра.
Бунт погас сам собой, не успев разрастись.
Вышел вместе с Конкордией.
В лифте она нажала самую нижнюю кнопку. И за руку, как ребёнка, повела за собой. Через что-то следом за Конкордией переступает, что-то обходит.
«Где мы?» — вертится на языке, но ни о чём не спросишь: мутится в голове, тошнит, сейчас он упадёт и не встанет. И не надо будет хоронить.