Снискал (и продолжал пожинать) почет, лавры и дифирамбы. Проявления признательности стекались рекой! Получал сотни, тысячи писем с любовными излияниями. Улавливал в пропитанных страстью строках преклонение, ретранслировал его обратно, в массы. Позывные были: «Не отчаивайтесь, олухи! Кичитесь недоданным и недополученным, уроды! Бесперспективны, держите хвост пистолетом!» Вопрошал: кому встречался-попадался хоть один представитель совершенства? Вот именно! А недоделанных и исковерканных пруд пруди. На каждом шагу! Искаженность — объединяющий гимн, пароль, согласно которому союзники опознают друг друга, сплачиваются, их ряды густеют. Сделался не просто отдушиной и не только утешителем, но вершителем, созидателем цитадели, окруженной валом энтузиазма. Миллионы некондиционных и забракованных ждали сигнала. Отмашки на старте. И, уловив ее, устремились к пьедесталу. Был ровня им, одного с ними поля ягода. Но имел превосходство лидера. Женщин возбуждал. Мужчин вдохновлял. Колеблющихся распрямлял. Готов был оставаться подпругой и подмогой, содействовал исключению из реестров самооценки уничижительных понятий никчемности, затравленности, неполноценности. Доказывал и показывал: черты, подобные моим, — притягательны. Победоносны. Имеют высокий номинал. Иначе б не покупались и не продавались, не расхватывались столь ажиотажно! Внешность — особенно испортаченная — козырной туз, счастливый лотерейный выигрыш, лучшая из метин, коими метит и штемпелюет любимчиков Судьба. Проникнитесь чувством превосходства! Ваши торжество и триумф закономерны.
Гримерша и костюмерша дрались ради моего беглого внимания. Молоденькая редакторша грозила, что выбросится в окно, если не отвечу взаимностью. Оплетавших меня нескончаемым венком, наделивших меня сияющим нимбом поклонниц не интересовали завихрениями моей буйной фантазии, им до лампочки были мои начитанность и музыкальность. Восхваляли чешуйчатость кожи и волчий оскал, заскорузлость ладоней и острую костистость хребта. Сюсюкали с придыханием, оглаживая физиологические курьезы. «Тушка!» — постанывала полировавшая мои завивавшиеся затейливой стружкой ногти маникюрша. «Одни косточки!» — попискивала массажистка, целуя мою волосатую грудь и ущипывая мои обтянутые кожей мослы. Затевать с той и другой беседы на возвышенные темы было бессмысленно. Невозможно. Неперспективно. Дорвавшимся до осязаемого неинтересны отвлеченные понятия.
Поощряя и стимулируя обретенную мною самоидентификацию, навещавший меня в клинике и наблюдавший за процессом исцеления Гондольский уподоблял мои начавшие затягиваться коричневой запекшейся корочкой рубцы — травмам высеченного шпицрутенами Тараса Шевченко:
— После экзекуции чубатый кобзарь стал сочинять гораздо лучше! Частичная потеря памяти способствовала недержанию речи, а это для поэта — первая ступень к славе. Ну, а во-вторых, вспомни его усищи… Как у сома. Осклизлые, длиннющие… Все работало на успех. Ты верно трактуешь: вокруг не красавчики. Где они, куда подевались и запропастились? Не лысые, не горбатые, не сутулые, пропорционально сложенные, не заплывшие жиром и дерьмом? То-то и оно! Их, может, и не было никогда! Икряной помет детей Франкенштейна рассеивается по жизни все более толстым слоем. А власти и представительства у подавляющего, преобладающего количества недоумков, живоглотов, мастодонтов, кувшинных рыл — с гулькин нос… Разве это справедливо? Надо их поддержать. Защитить. Следует вовлечь их в борьбу — за равенство в нравах и возможностях. Уродливые не хуже красивых! А бездарные — талантливых! Неужели дураки — хоть в чем-то уступают умеющим кумекать? Вовсе нет! Просто они думают по-своему! Нетрафаретно. Отверженность из-за деформации плоти или ума — это геноцид! Дискриминация. Тупые и безмозглые должны обрести голос и получить причитающуюся долю уважения. Должны занять подобающее место — рядом с самопровозглашенными, навязавшими себя в кумиры смазливыми ничтожествами. Все без исключения имеют законные права — на пропаганду своей внешности и взглядов. Экран — зеркало жизни, и если уёбищ легион, почему они должны терпеть угнетение и диктат горстки красующихся высокомерных захватчиков, превосходство которых заключается лишь в специфическом сочленении лицевых мускулов и пропорциональном соотношении торса и длины рук? Почему те, кто крив и сиволап, у кого защемлен седалищный нерв или не хватает извилин, должны сносить пренебрежение, почему горбатые, хромые, наглядно недоношенные не смеют считать и заявить себя людьми первого сорта? Они имеют право на верховенство! Их интересы — с нашей помощью — будут представлены и упрочены — такими же монстрами, как они сами. Или даже хуже, отвратительнее. Страшнее. Чтобы и бесповоротно мерзким делалось приятно и комфортно. Чтобы в них воссияла гордость. За себя, за свои дегенеративные семьи, за золотушных, психически неуравновешенных, диатезных детей. Чтобы почувствовали прилив энергии. Чтобы родилось желание возвыситься над теми, кто столько времени их попирал. Над сливочными аполлончиками. И точеными венерочками. Не надо одергивать себя, подавлять оправданное желание пнуть, придавить этих шавок, этих гадин, этих кукольных недотрог с хлопающими лазурными глазами. Камнем, грузовиком, сапогом. Чем придется. Что подвернется под руку. Если нами, призванными восстановить статус, будет допущена промашка, слабость, непоследовательность — кто вступится за ущербных? Запомни: когда по недосмотру на экран проникает и мельтешит, пусть на заднем плане, один из этих, галантерейных, напомаженных, сусальных, бывает, они иногда прорываются сквозь заслоны, так вот, если и мелькнет один из них где-нибудь на втором плане, этот ангелок, этот враг, эта гнида, он должен быть изобличен, дезавуирован, развенчан. Размозжен. Оплеван. Следует насаждать культ и рефлекс отторжения. Красавчик должен оказаться подпорченным. А если нет — будет ошельмован нашими усилиями. Какой-то недочет, лучше серьезного свойства, обязательно следует в нем обнаружить. Или приписать. Крайне важно для каждого потенциального зрителя: знать, что он — приоритетен по сравнению с карамельными самозванцами. Ты согласен? Мы должны показывать жизнь такой, как есть, а не сеять несбыточное. Не манить невыполнимым… Дескать могу похудеть и сделаться стройняшкой. А могу — поумнеть. Не можешь! Хрен тебе с маслом! Или без масла. Чего не да-по, того не дано! Сама природа дает подсказку: человечество варится в котле идиотизма миллионы лет — и ничуть не продвинулось к благу. Каким было, таким остается. Корыстным, завистливым, плотоядным. Неужели будем настолько безрассудны, что ввяжемся в спор с вечностью? Попытаемся предстать иконописными? Добродетельными? Смиренными? Нет и еще раз нет! Это нонсенс!
Слушая его призывы, я сжимал подушечками ладоней исполосованные (и еще не зажившие) щеки и губы и мычал (язык ведь тоже подвергся экзекуции, когда я слишком широко разинул рот и не успел заслониться рукой от инкрустированного выхлеста). Гондольскому мое мычание текло маслом по сердцу:
— Вот-вот, еще одна важная находка. Пытайся заменять слова ревом, хрюканьем, лаем. Нечленораздельным и надсадным вопежом ишака. Это близко многим. Можешь в следующей передаче опуститься на четвереньки. И гавкать. Брехать. Не бойся стать собой. Настоящим, подлинным. Прояви суть. Задери ногу и помочись на ножку стола. Увидишь: журчание струйки привлечет на твою сторону не одну тысчонку приверженцев. Будь к ним добр. Повернись спиной. Выпяти зад. Не всем так везет, как тебе: обладать перекошенными стропилами, кривыми лагами, аварийными чердаком и щелястой будкой… Ух, какая у тебя харя… Так и просит кирпича… Да и тыл недурен. Что если переименовать твою передачу в «Мадам Сижу?» Со временем так и сделаем. Ты — наша гордость. Коллективный портрет, собирательный образ народонаселения…