Несколько дней несчастья обходили Присядкиных стороной. Но однажды произошло нечто совсем ужасное. Семейный скандал был в самом разгаре. На Игнатия нападали с двух сторон.
— Какого черта ты рассказал Сибелиусу и Розе, что тебе влетело в администрации за выступление на конференции! — орала Валентина. — То из тебя слова не вытянешь, а то вдруг как выскажешься. В народе это называется: серпом по яйцам!
— Да, — вторила ей дочка, — я просто не знала, как тебя остановить. Если б ты только сказал, что тебе сделали выговор, и на этом остановился, это даже было бы и неплохо. В рамках нашего плана, может, даже и замечательно: правозащитника критикует Кремль! Но ты зачем-то стал убеждать Сибелиуса, что ничего такого не говорил на конференции.
— Ага, — подхватила мать, — что якобы ты в Кельне в своей речи поддержал контртеррористическую операцию, поддержал жесткую линию властей. Ты что, охренел? Может, ты перепутал Сибелиуса с кем- то? Может, ты думал, что перед тобой Кускус? — «Думал», — передразнила Машка.
— Мать, ты считаешь, он о чем-нибудь думает? С чего ты взяла, что у него мозги есть в его седой голове? Он же в маразме! Он полный идиот! Кретин! Мудила!
— Игнатий, — продолжала Валентина, — почему ты молчишь? Почему ты ничего не отвечаешь?.. Тебе нечего ответить! Ты своими руками сегодня затоптал в землю будущее своей семьи!
— Мама, — поправила Маша, — он затоптал не руками, а ногами. И вообще ему на нас наплевать! На меня наплевать! Он сдохнет, а что я буду делать? Ездить на метро, где взрываются бомбы? Высчитывать копейки, чтоб заплатить за эту сраную квартиру? Служить в каком-нибудь затхлом издательстве, как моя мать, когда закончила университет? Ты наверно, считаешь, что мне и дворником поработать полезно? Ответь мне, в конце концов!
— Да, ответь нам!
— Ответь!
— Скажи хоть что-нибудь!
Но Игнатий молчал. Он смотрел прямо перед собой. Его лицо ничего не выражало.
— Ах, ты нас презираешь! Мы недостойны твоего внимания! — Нет, ты посмотри, он выше всего этого. Он считает, что он прав. Ему наши советы не нужны.
— Ты глянь, какое самомнение! Раздувшийся от важности бирюк, вот он кто. Мать с дочерь начали театральный диалог якобы друг с другом. Но предназначен он был, конечно же, для ушей Игнатия. Тот продолжал молчать.
— Нет, Маш, ты только подумай. Он перед дюжиной сотрудников немецкого посольства заявляет, что правильно делают — чеченцев репрессируют! Немецкого! Почему бы не сказать об этом в греческом посольстве, раз уж так приспичило. Нет, именно немцам надо было сказать! И кому! Человеку, отвечающему у них за политику. Человеку, у которого обязательно поинтересуются в свое время: а за какие же взгляды преследовали этого так называемого правозащитника! — Мама, он сошел с ума! Я другого объяснения не нахожу.
— Да, конечно, перед нами сумасшедший. Последняя фраза вдруг вызвала интерес у оцепеневшего Игнатия. Он медленно повернул голову в сторону Валентины и отчетливо произнес: — Я не понимаю.
— Что ты не понимаешь, придурок? — немедленно отозвалась Валентина. — Что тут непонятного? Мне лично непонятно одно: как выходить из этого положения.
— Мама, я думаю, надо устроить какое-то его сильное выступление. На пресс-конференции какой-нибудь или еще где-то, чтоб иностранцев больше было. Из серии «Не могу молчать!»
— Игнатий, ты слышишь, — посмотрела ему в глаза Валентина, — завтра ты должен заявить иностранным корреспондентам, что осуждаешь нарушение прав человека на Кавказе. Но сказать это надо так, чтоб тебя не выгнали из администрации. Придется мне написать для тебя текст, ты его выучишь. Не ссы, это будет пять фраз, не больше. Но дело тонкое. Мы должны пройти на грани фола. Ты понял меня?
— Мать, — обратилась к ней Маша, — ты разговариваешь с пустым местом. Иди звони, наконец, корреспондентам, конференцию устроим дома. Прямо здесь. Желательно утром, чтоб он не слинял никуда.
— Ну я позвоню, конечно, но какой-то повод надо придумать… Ну чтоб выступить, нужен же повод. Типа сожгли село… Или, может, опять там кого-нибудь изнасиловали.
— Иди звони. Скажи, что в связи с последними событиями в Чечне Присядкин сделает заявление. Там события каждый день. Я пойду в Интернет, и чего-нибудь там накопаю. Повод найдем. Женщины разошлись по разным комнатам. Одна пошла звонить, другая отправилась искать повод. Не добившись «вертушки», Валентина сумела-таки выбить в администрации выделенный канал для Интернета, и теперь, не смотря на то, что Машка все вечера просиживала за компьютером, гуляя по сети, Валентина имела возможность одновременно беспрепятственно разговаривать по телефону. Это было очень удобно. Тем более, что их квартире, похоже, опять суждено превратиться в штаб. Буквально за полчаса Валентина сумела дозвониться до пяти немецких корреспондентов и одного итальянского — естественно, это был Джульетто Крейзи. Люди, конечно, пытались выяснить, по какому поводу сбор, но Валентина загадочно отвечала на все расспросы: «Завтра узнаете. Я сейчас не могу этого сказать по телефону. Дело касается Чечни». На такое многообещающее приглашение все, разумеется, ответили, что придут. И других приведут. С этой победной новостью Валентина вышла в гостиную, где оставила Игнатия: — Игнатий, я обо всем договорилась. Завтра в одиннадцать. Но Игнатия в комнате не было. Она пошла его искать. Его не было и на кухне. Не было в спальне. Не было в кабинете. Валентина заглянула в Машкину комнату. Маша тут же начала тараторить: — Мать, супер! На «Кавказ-Центре» нашла… Слушай…
— Маша, я не понимаю, где отец. Он что, вышел на улицу?
— Да нет, я бы услышала дверь. Его что, нигде нет в квартире?
— Пока не нашла.
— А в туалете?
— В один заглянула. В самом деле, может он во втором? Дверь второго туалета, размещавшегося в глубине квартиры, возле так называемой «гостевой» комнаты, действительно была закрыта изнутри. Валентина туда осторожно постучала:
— Игнатий, ты здесь?
Игнатий молчал.
— Игнатий! Молчание.
— Пап, ты что, обиделся на нас? — поинтересовалась Маша. Молчание.
— Пап, ну не сердись, ладно? Никакой реакции.
— Мам, — шепотом сказала дочь, — может, он вырубился там? Знаешь, он какой-то странный сидел. Безучастный. Может, у него инсульт?
— Типун тебе на язык, — так же шепотом ответила Валентина, а сама как можно более сладким голоском обратилась к закрытой двери: — Игнатьюшка-а-а! Пойдем водочки выпьем… За дверью было полное молчание.
— Ты на нас не сердись, Игнатий, мы тут с Машкой только что провернули важнейшее дело. И повод нашли, и корреспондентов вызвали. Завтра важный день. Выходи, готовиться будем… Игнатий не подавал признаков жизни.
— Игнатий, если ты сейчас не ответишь, нам придется ломать дверь! И даже на это сообщение Присядкин никак не отреагировал.
— Мам, а он точно там? — Ну дверь-то закрыта изнутри, видишь. Кто еще, кроме него, там может сидеть? Привидение? — Мам, по-моему, надо срочно ломать дверь. Он бы ответил, если б все было в порядке. Дверь, как во всех санузлах, к сожалению, открывалась наружу. Так что вышибить ее было невозможно. Поэтому Валентина что есть силы потянула ручку на себя. Дверь не поддавалась. Тогда Валентина подняла ногу, уперла ее о дверной косяк, и что есть силы дернула за ручку. И тут же под громкий лай собаки упала на пол. Вырванная с мясом дверная ручка валялась рядом. Дверь так и не открылась, но теперь у нее не было ручки. Ухватиться было не за что.