— А я сказал…
Но в это время за их спинами послышался шум падающих в воду камней. Все обернулись — и увидели Халцедония, карабкающегося вверх по скале. Он был уже высоко, и вот-вот готов был исчезнуть меж деревьями, покрывавшими утес.
— Ха-ха, сарацин! — зловеще захохотал Шалиньяк. — На этот раз тебя ничто не спасет! — и, выхватив меч, бросился следом.
— Погоди, — остановил его Рагнвальд. — У варягов с ним свои счеты.
Он взял лук, неторопливо наложил на него стрелу, прицелился. Звякнула тетива — и Халцедоний, раскинув руки, обрушился в воду.
Была секунда тишины, потом заскрипела доска, перекинутая с ладьи. По ней сходил на берег, словно восходил на эшафот, Даниил.
Костер горел на опушке леса. На вертеле, капая жиром, жарилось мясо, огонь освещал возок с взлохмаченным полотном, ящик с механическим человеком и фигуру Роже, копошащегося возле извлеченных из возка сундуков.
Сверяясь со списком, Роже пересчитывал ценности — серебряные сосуды стояли на земле по ранжиру, от больших ваз до малых кубков, столбиками высились слитки, пушистой горкой лежали меха, и двое франкских пеших воинов, Жан и Жак, поглядывали на невиданное богатство с угрюмым интересом.
Путники расположились на ночлег там, где застала их темнота. На настиле из еловых веток лежал Ромуальд. Янка смачивала рыцарю жаркий лоб. Поодаль, искоса поглядывая на Янку, Злат чинил ручку меча и громко — много громче, чем необходимо, долбил камнем по железу.
— Тише! — вдруг поднялась Янка. — Да тише ты!.. Слушайте! Он заговорил!
Губы рыцаря и вправду шевелились.
— Готелинда!.. — донеслось до ушей Янки подобием шороха листвы.
— Какая Готелинда? — Янка наклонилась над рыцарем. — Готелинда у себя в замке сидит и тебя поджидает. Это я! Янка!
— Янка, — сказал Ромуальд и, открыв глаза, улыбнулся.
— Ты говори, говори, — радовалась Янка. — Теперь сколько хочешь можешь говорить — ты ведь свой подвиг совершил! И Готелинда будет тобой довольна.
— Янка, — повторил Ромуальд.
— Да не Янка, а Готелинда, — втолковывала Янка. — Дама твоя. Может, теперь она даже полюбит тебя.
— Янка, — сказал рыцарь и закрыл глаза. Янка забеспокоилась.
— Бредит!.. Злат, дай платок!
Злат старательно колотил по мечу и делал вид, что не слышит.
— Тебе говорю, Злат! — Янка протянула руку.
Она взяла платок Злата, весь в узелках, и с досадой, один за другим, зубами расплетала их, а Злат глядел на это.
— Смочи в ручье.
Злат мрачно отложил меч и пошел к ручью. Там в тумане маячила фигура Шалиньяка, он нес дозор, прислушивась к тишине.
Анна неумело отрезала большим ножом кусок мяса с вертела. Отрезав, молча протянула Даниилу, сидящему у костра со связанными ногами.
— Ешь.
— Вэ виктис!.. — печально воскликнул Роже, закончив подсчет. — Горе побежденным. Десяти серебряных чаш, семи кубков, двух слитков и четырех шкурок горностая, увы, недостает.
— Ваша святость, вы больше печетесь о бренном металле, чем мы, грешные! — сказал Бенедиктус.
— Мне, а не тебе придется отвечать королю, — отозвался Роже. — Вот, дочь моя, — качая головой, обратился он к Анне, — каково богопротивное лицо греков! И их церкви, которую ты берешь под защиту!
— Грабили-то не греки, а латиняне, — точности ради заметила Анна, но епископ пропустил замечание мимо ушей и кивнул на Даниила:
— Решила ли ты, что делать с этим человеком?
— А что я должна решать, святой отец?
— Разве его вина не заслуживает кары?
— Но почему… я должна решать?
— Право решения принадлежит носящему высший титул.
— Но я же еще не королева…
— Но ты княжна, — сказал Роже.
— Его святейшество прав, — в свете костра появился Шалиньяк. — Мы уже третий день возим его с собой и не знаем, что он еще замыслит завтра? Надо решать, госпожа.
Анна растерянно оглянулась на Даниила. Он смотрел на нее, не сводя глаз, — и, не выдержав его взгляда, Анна опустила голову.
— Хорошо, пусть будет по-твоему, Роже.
Она медленно поднялась.
— Святой отец и благородные рыцари. Вам известно, что сей человек преступил в замыслах против господина своего великого князя и короля Генриха, будущего моего мужа. Назначьте ему кару, и пусть ваше решение будет моим.
Наступило молчание. Анна обвела стоящих вокруг нее людей тревожным взглядом.
Шалиньяк шагнул, вперед первым, вынул из ножен меч наполовину и задвинул обратно:
— Смерть.
Анна вздрогнула от стука меча, но продолжала тихо, спокойно:
— Не служит ли, благородные рыцари, ему оправданием, что он спасал меня?
— Все мы спасали тебя, — молвил подошедший от ручья Злат, — да с мечом в руках.
— Янка!.. — с надеждой взглянула на нее Анна.
Янка смачивала платком лоб раненого.
— Ромуальд тоже Готелинду любил, — ответила она.
— Мое мнение уже ничего не решит, — развел руками Бенедиктус.
— Да будет так… — прошептала Анна. — Когда?
— Церковь рекомендует предавать души грешников в руки Божьи на рассвете, — со знанием дела объяснил Роже. — Когда молитвы об их спасении, благодаря влиянию эфира, легче доходят до небесных сфер.
— Да будет так… — повторила Анна.
Все разошлись по своим местам. Анна опустилась на землю к костру, напротив Даниила. Они молчали.
— Даниил, Даниил… — произнесла Анна. — Что ты наделал. Ты учил меня добру, справедливости и любви…
Во взгляде Даниила не было страха.
— Я любил.
— Но разве любя можно творить зло? Помнишь, что говорит о любви Писание: «…цветы показались на земле, и время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей…»
— Но «люта любовь, как преисподняя, стрелы ее — стрелы огненные, и крепка, как смерть», — ответил Даниил. — Я должен ее проклинать… Но я ее благословляю! Ибо она дала мне радость мук и миг свободы. Я плыл в мыслях своих по морям, видел дивные страны, дышал подоблачным ветром, каким дышут одни птицы небесные, и ты была со мною…
Анна оглянулась, придвинулась к Даниилу и ножом разрезала ему веревку на ногах.
— Беги!
Но Даниил, улыбаясь, покачал головой.
— Нет, Анна. Как зверь, вкусивший свободы, не может жить среди людей, так и мне нет без тебя жизни.
— Даниил… — молвила Анна, глядя на горящий костер. — Если бы мир был устроен иначе и не было бы у каждого из людей своего предначертания, я ведь могла бы встретить тебя… и, может быть, полюбить…