Кажется, лейб-медик стал заболевать старческим склерозом. Я ведь ему уже трижды успел растолковать, в чем фокус! М-да. Придется растолковывать в четвертый.
— Рашид Харисович, — терпеливо сказал я, — вы не понимаете одной юридической тонкости. Если он умирает сегодня, то просто одним кандидатом в президенты становится меньше... А вот если несчастье происходит уже после победы на выборах, даже через десять минут, то по Конституции на три месяца его полномочия переходят к премьеру... Три месяца — гигантский срок. За это время что-нибудь придумаем, вы меня знаете. Обеспечим плавную преемственность...
— Значит, в воскресенье будут выборы?
— Обязательно, — твердо сказал я. — Матч состоится в любую погоду.
— И Президент по-прежнему наш главный кандидат?
— Обязательно, — повторил я. — Очень надеюсь, что в первом же туре выберут именно его.
— Мертвого? — с каким-то суеверным страхом выговорил Дамаев.
В политике почтенный кремлевский доктор был абсолютным тупицей. Я бы оставил его на второй год — если бы у меня был этот год. Дамаев не видел ничего дальше своих аптекарских склянок. Он даже представить не мог, что начнется, если наш государственный корабль резко сменит курс. У нас — не Европа. Здесь не бывает бархатных революций.
Я взял со стола три папки — красную, зеленую и голубую — и, развязав тесемки, вывалил их содержимое. По столу веером рассыпались сводки экспертов, факсы информагентств, газетные вырезки. Сверху легли прекрасные цветные фотографии.
Ухмылка Генерала на фоне стартового ракетного комплекса «Зенит».
Лысина Товарища Зубатова в окружении красно-черной ревущей толпы.
Похабный жест Фердика Изюмова, прыгающего в карнавальном костюмчике сперматозоида.
— А эти живые, по-вашему, лучше? — горько спросил я.
В 4:07 утра меня разбудил телефон. Я специально выставил его поближе к моей походной койке и вскочил от первого же негромкого звяканья аппарата.
Слышимость была отвратная. Голос тонул в треске, шуме ветра и завываниях шакалов. Лишь после долгих мучений я и мой собеседник кое-как докричались друг до друга. Я наконец понял, что звонят из Кара-Юрта, с тамошнего аэродрома. Зафрахтованная мной «сессна» десять минут назад поднялась в воздух и взяла курс на Москву.
Это значило, что их превосходительство все-таки соизволил спуститься с гор.
Будем теперь ждать, сгорая от нетерпения, сердито подумал я. Хлеб-соль приготовим на чистой вышитой портянке. Ему, конечно, было недосуг вылететь пораньше и поспеть ко вчерашнему эфиру. Беседы с дряхлыми саксаулами и турне по заброшенным могилам ему, конечно, важнее. Этот горный орел уже чувствует себя избранным президентом — куда торопиться?
Из-за полуоткрытой двери соседней комнаты осторожно выглянул капитан Дима Богуш. Лицо его слегка осоловело от недосыпа, однако форма, прическа и выправка были, как всегда, в идеальном порядке. Звяканья аппарата мой адъютант не слышал и мог вообразить, что полковник Панин внезапно раскричался во сне.
— Я вам нужен, товарищ полковник? — предупредительно спросил меня Богуш.
В левой руке адъютант придерживал брошюру с портретом Генерала на обложке. У наших ночных дежурных она пользовалась особой популярностью. Чтобы не заснуть на посту, достаточно было открыть брошюру на любом месте и взяться считать идиотские опечатки. На сто страниц их было штук пятьсот, а то и больше. После нашей победы всем трем корректорам светила пожизненная гауптвахта.
Впрочем, Генералу этот агитационный опус все равно нравился. Он сам перечитал его раз десять, а к середине предвыборной кампании уже почти поверил, что и написал его сам.
— Вольно, капитан Богуш, — сказал я. — Помощь не нужна, я в порядке. Сколько вам еще осталось дежурить у телефакса?
— Восемь часов ноль четыре минуты, — отрапортовал мой адъютант, даже не глядя на часы. Его явно клонило ко сну, но он не позволил себе ни одного зевка. Образцовый офицер, достойный поощрения.
— Приказываю идти домой и восемь часов отсыпаться, — скомандовал я. — По исполнении вернетесь и доложите. А пока я лично подежурю вместо вас. Кру-гом!
После звонка из Кара-Юрта пост Богуша становился символическим. Тем более наш телефакс еще с вечера спятил, все-таки надорвавшись на генеральских посланиях. Прерывистые весточки с гор вконец доконали чуткую южнокорейскую технику. Теперь время от времени факс-аппарат самопроизвольно включался и выдавал то позавчерашнюю сводку погоды, то биржевые курсы, то кусочки новостей, а то и просто печатал бессмысленное: «Зум зум зум...» — десятки раз подряд. Адъютант уже вызвал мастера из фирмы, хотя я сомневался, что тот явится в выходные.
— Есть идти отсыпаться! — Щелкнув каблуками, довольный Богуш пошел исполнять приказ. Он не ожидал от меня такого либерализма, да еще накануне выборов.
Вообще-то я редко делаю поблажки подчиненным. Но сейчас у меня был свой резон загодя удалить адъютанта.
От Кара-Юрта до Москвы «сессна» долетит за полтора часа. Еще час уйдет на то, чтобы доехать от нашего аэродрома в Раменках до Озерковской набережной. Стало быть, через два с половиной часа этот путешественник явится сюда.
Вот тогда мы и потолкуем, желчно подумал я. Не выбирая выражений и без адъютантов. Я отослал своего Богуша, он отошлет своего Крюкова. Свидетели ни к чему. В присутствии нижних чинов нельзя ронять авторитет кандидата, особенно если он в генеральском звании. Пусть даже у него головка сошла с нарезки от будущих успехов.
Я заправил походную койку и перешел к другую комнату, к телефаксу. За последнюю неделю я всего раз или два ночевал дома, а все остальное время проводил здесь, в штабе. Не было смысла жечь бензин на казенном «вольво», добираясь домой: моя пустая квартирка в Капотне не развалится и без хозяина. Да и чего я там забыл? Ненужную двуспальную кровать? Стенное фото жены-покойницы? Мою коллекцию кокард, которую она ненавидела? Полочку из-под ее мраморных слоников, которых ненавидел я?
С каждой моей полковничьей пенсии она покупала себе по слонику. И еще шоколадных конфет, обертки от которых всегда бросала куда ни попадя. Как я потом ни старался, как ни переставлял мебель, переклеивал обои и заново белил потолки, вся квартирка осталась пропитана сладким цивильным запахом. Шоколадным запахом беспорядка и лени. Идеально вымытый пол здесь выглядел грязноватым. Свет — тусклым. Свежее покрывало — измятым. Стены — обшарпанными. Надо было менять не обои, а жизнь.
Скоро все у нас будет по-другому, подумал я. Если только...
Не сметь сомневаться! — сердито одернул я самого себя. Не сметь, полковник! Мы победим, без всяких «если». Генерал будет президентом. Расхлябанность кончится. Слоники больше никогда не сядут нам на шею. Мы палкой выколотим из страны всю ее сладкую штатскую одурь.