Он был опьянен воздухом свободы в 1968 году, когда началась Пражская весна. Исчез страх, люди могли свободно собираться, говорить, спорить. После 1969 года Гавел был отовсюду изгнан, объявлен врагом. Он писал пьесы и нашел себе место рабочего на пивоваренном заводе. В течение двадцати лет на родине не вышло ни одно его произведение. Его книги распространялись в самиздате, пьесы ставились за границей.
Единственное, что не менялось в его жизни, — это была его жена Ольга — при поразительной разности характеров. Он — выходец из буржуазной семьи, вечно стесняющийся интеллектуал. Она — пролетарская девушка, несентиментальная, трезво мыслящая, языкастая, их тех, кого на мякине не проведешь. Гавел признавался, что, как застенчивый интеллектуал, нуждался в том, чтобы рядом была энергичная женщина, с которой можно советоваться и которую одновременно слегка побаиваешься…
Для властей создание общественного комитета «Хартия-77» грянуло как гром среди ясного неба. Гавела арестовали. Власти были уверены, что арест напугает драматурга, который не был похож на политического бойца. Но Гавел оказался упрямым человеком. В тюрьме он работал на сварке вместе с будущим министром иностранных дел Чехословакии Иржи Динстбиром. Начальник лагеря, видя их, обыкновенно говорил:
— Гитлер это решал иначе. Он бы такую сволочь сразу отправил в газовую камеру.
«Я кажусь веселым парнем, — Гавел предпочитает отзываться о себе иронически, — кутилой, который любит радости и грехи жизни. Но при этом вся моя жизнь — это постоянное бегство в одиночество и тихую сосредоточенность. Я робкий и застенчивый и при этом имею репутацию бунтаря.
Для многих я являюсь постоянным источником надежды, хотя я сам постоянно впадающий в состояние депрессии, неуверенный и сомневающийся в себе человек.
Я слыву человеком твердым, мужественным, почти жестоким, который, не задумываясь, выбрал тюрьму, хотя мне предлагались более заманчивые альтернативы.
А ведь я постоянно чего-то боюсь. И даже моя воображаемая отвага и выдержка порождены страхом — страхом перед собственной совестью, которая так любит мучить меня за измену действительную и мнимую. Но при всем этом и вопреки всему этому я знаю, что, если бы было нужно, я бы снова пошел в тюрьму и вновь выдержал все испытания…»
Судьба некоторых диссидентов складывалась трагически.
Болгарский писатель Георгий Марков бежал из Софии в Англию. Он работал на Би-би-си, женился на англичанке. 7 сентября 1978 года, когда Марков шел домой, незнакомец уколол его зонтиком. Жена Маркова вспоминала: Георгий вернулся домой здоровым, а на следующий день уже был в критическом состоянии. Через несколько дней Марков скончался в страшных муках.
Пытались убить и другого болгарского диссидента, Владимира Костова, но он выжил. Покушение на его жизнь помогло британской полиции понять, как отравили Маркова. Считается, что убийство организовала болгарская госбезопасность при технической поддержке советского КГБ.
В Лондоне знаменитый Сева Новгородцев, обозреватель русской службы Би-би-си, рассказывал мне:
— Марков сидел рядом с нами. Он был очень успешный болгарский журналист, встречался с генеральным секретарем ЦК коммунистической партии Тодором Живковым, но то, что он про Живкова знал, для Би-би-си оказалось слишком соленым и перченым. Руководство нашей радиостанции сказало: извини, мы этого передавать не будем. Тогда он отнес материалы на радио «Свобода». Он выпустил четырнадцать программ… Теперь задним числом мы знаем, что Живков обратился за помощью в Москву. В Москве ответили, что приводить в исполнение этот приговор мы не будем, это ваши дела, но поможем техникой. И помогли. Появился зонтик в виде пневматического ружья, который выстрелил в Маркова невидимый глазу шарик с рицином. Все это было настолько технологически совершенно, что никому и в голову не могло прийти, что его убили. И только подобное же покушение в Париже навело полицию на след. Еще одна проверка, и нашли вот этот самый яд… Сами понимаете, чтобы такую операцию провести, надо было точно знать, когда он выйдет на улицу. Теоретически у них должен быть человек внутри Би-би-си. Детективное агентство прислало сюда к нам на полгода здорового мужика. Ну и что? Он ходил по коридорам, разговаривал со всеми, играл в шахматы, завел шашни с ведущей музыкальной программы, по-моему, так ничего и не нашел и через полгода растворился. Но для нас это было предупреждение…
Советское руководство крайне болезненно реагировало на перебежчиков. А на Западе поначалу не понимали их ценности в холодной войне.
После войны два офицера Красной армии перебежали к американцам в Вене. Им оказали прием по высшему разряду. Потом офицеры передумали и сказали, что хотят вернуться. Их отвезли в Вену и столь же торжественно передали советским властям.
Еще один перебежчик, когда его доставили в Лондон, вдруг сказал, что просит отправить его домой. Директору британской разведки МИ-6 Стюарту Мензису возившиеся с перебежчиком разведчики в сердцах посоветовали дать перебежчику наркотик и утопить в Северном море. Но его вернули, сообразив, что это была подстава.
Офицер венгерской разведки бежал в Австрию и просил связать его с резидентурой ЦРУ. Австрийцы опасались, что советские чекисты его найдут, и поместили под охрану. Но за два дня до отправки в Соединенные Штаты венгра нашли лежащим на полу. Он был в агонии. Его отравили. Поскольку о нем знали немногие, расследование оказалось успешным: помогавший американцам офицер австрийской полиции безопасности был агентом чехословацкой разведки.
В 1948 году директор МИ-6 Стюарт Мензис сформировал комитет по перебежчикам из трех разведчиков, потребовав, чтобы они каждые три месяца составляли справку — что сделано для вербовки. На американской стороне за души перебежчиков сражались разведки трех родов войск и ЦРУ. В конце концов создали межведомственный комитет по перебежчикам в Вашингтоне.
Перебежчиков в Германии и в Австрии скопилось немало. Но любой из них мог оказаться советским агентом. К тому же содержание перебежчиков — это серьезные расходы, особенно обременительные для британской разведки с ее сравнительно небольшим бюджетом. Англичане пытались сократить расходы. Перебежчикам обещали солнечную Австралию, но там их помещали в малопривлекательные лагеря для перемещенных лиц. На советской стороне скоро стало известно, что на Западе можно угодить не только в лагерь, но и просто за решетку…
В определенном смысле все, кто тогда бежал на Запад, жили в страхе, потому что считались злейшими врагами советской власти. Некоторые из них исчезали или умирали при странных обстоятельствах.
— Я сам был свидетелем того, как вылавливали людей в Париже — невозвращенцев, — рассказывал мне Никита Струве, сын известного эмигранта из России. — Похитили молодого человека, невозвращенца, который жил в нашем доме на первом этаже — кстати, в квартире внука Льва Толстого, который его пригрел. Мы жили на втором. Мне было четырнадцать лет, я слышу крики — «помогите, спасите». Кинулся к окну и увидел: уезжает черная машина. Тут же спустились, взломали дверь — кровь и так далее. Человек исчез. Интересно, где он покоится — в Париже или его вывезли в Россию? Мы поместили эту историю в газеты, было расследование, установили, что его похитили советские военные. Этим советская военная миссия занималась в разных углах Франции. Люди пропадали бесследно… Некоторые так спасались — вербовались во французскую армию и отправлялись воевать во Вьетнам. Но они военную миссию послали во Вьетнам вылавливать людей, записавшихся в иностранный легион. Даже там находили. Это одно из самых страшных воспоминаний, как выкрали человека из нашего дома.